Однажды, намывая полы в зале заседаний, я нашла золотую цепочку. Уходя домой, передала ее вахтёру, а уже на следующий день мэр вызвал меня к себе и, сообщив, что я прошла проверку на вшивость, предложил заместить социального педагога в загородном реабилитационном центре-интернате. Там жили и учились дети, оказавшиеся в сложной жизненной ситуации. Градоначальник предупредил: работа временная. Но, как известно, нет ничего более долговечного, чем что-то временное.
И вот, я уже три года живу в поездах, пока муж-железнодорожник колымит между сменами по-слесарному, а младшая сестра-девятиклассница прогуливает уроки.
В тускло освещенном тамбуре замаячила синяя униформа кондуктора. Необъятная женщина с кудрявой головой, нахлобученной на три желейных подбородка, отчитывала курящего мужчину. Глухонемой молодой цыган, не успев раздать весь товар, поспешил собрать урожай. Беляш на записке, как и вызывающий взгляд Ирины, он проигнорировал. Мне же улыбнулся, спрятав купюру в поясную сумку. Интересно, сколько он выручил с нашего вагона?
— Пятьдесят рублёв, — ответила моим мыслям Ира, — До нас жулик прошелся по двум вагонам, а впереди еще семь. Если с каждого по пятьдесят, в итоге 450 деревянных как с куста. И это с ранья! За сорок минут хождения туды-сюды. Представь, сколько он на добрячках вроде тебя за день зарабатывает? А за месяц? — повариха возмущенно тряхнула желто-каштановой гривой. На черную отдаленно бобровую шубу посыпалась перхоть.
— Ну он же не милостыню просит. Продает зажигалки, — осторожно возразила я, а затем все же поднажала — Импортные, между прочим. Зиппо.
— Умоляю, дорогая. Это китайская подделка, такая на рынке копейки стоит.
Я не нашла, что ответить. Убежденная вера в человеческую добродетель и собственная порядочность не давали росткам сомнения ни малейшего шанса на выживание. Ирина же не упускала случая удобрить собственную и без того плодородную почву предвзятости стереотипами.
Темпераментная женщина с темными корнями желтых волос и еврейскими корнями родословной всегда подчеркивала, что мы с ней разного поля ягоды. Конечно, в свои сорок с хвостиком повариха держалась молодцом. Высокие полнокровные груди вздымались так яростно, что мужчины сворачивали шеи. Пышный бюст, под которым семенили короткие ноги с разбухшими пальцами, Ирина облачала в неприлично для ее возраста обтягивающие топы. Я же свои фитюльки, как их звала мачеха, прятала под плащом-палаткой, как звала всю мою одежду повариха. На сохранение слегка удивленного изгиба бровей Ирина отводила столько времени, сколько я трачу на генеральную уборку квартиры. Когда же я узнала, сколько она отваливает за маникюр, мои редкие бесцветные брови, видевшие пинцет только в канун свадьбы, запутались в рано поседевших некогда черных волосах.
«Вот все у тебя, Оленька, ладно складывается. И дом полная чаша, и муж работяга. Вот бы вам еще ребеночка. Глядишь, характером бы обзавелась. А то ведь тюха-тюхой!» — прозвучал на задворках памяти булькающий голос умирающей от рака желудка мачехи.
Детьми я так и не обзавелась. Чужих хватало. Сколько их было за три года? Интернат никого надолго не принимал. В перевалочном пункте ребята жили не больше двух месяцев. Потом их ждал детский дом, приемная семья или же родные родители, взявшиеся за голову.
Металлическая гусеница без особого энтузиазма подползла к станции Коммунистической. Я поскребла ногтем по шершавому инею на толстом стекле. Будто стерла защитный слой на билете мгновенной лотереи. Только вместо выигрыша увидела холодную темень декабрьского утра. Через минуту ее рассеял одинокий станционный смотритель — покосившийся фонарный столб.
Остановившись ненадолго, поезд, собрался с силами, шумно вздохнул и отправился покорять привычный маршрут. Мы же с Ирой с минуту потоптались на платформе в желтом кольце тусклого света и тоже двинулись в путь. Наша тропинка от платформы до дороги к интернату пала под натиском ночной метели.
— Хоть бы дорожку до станции расчистили, черти, — бубнила повариха, пробиваясь через толщу мокрого снега.
— Для кого ее чистить-то? Дачники зимой дома пятки греют. Кому нужно и на машине доедет.
Парадокс железных дорог: от города до Коммунистической на поезде — час ходу, а на машине — каких-то двадцать минут.