— Ну Петрович мог бы полчаса лопатой помахать. Делов-то. Все равно сутками в своей коморке сидит, ни хрена не делает.
Я промолчала.
С горем пополам мы преодолели стометровку, затерянную в снегах меж сосновых великанов. Лес как следует пережевал нас и выплюнул в рыхлый кювет выглаженной трассы. Громыхающий отвалом грейдер всхлипнул пару раз и скрылся за поворотом.
— Ну хоть дорогу почистили, — я искренне радовалась тому, что не придется утопать по колено в снегу, добираясь целый километр до интерната.
— Ага, еще бы немного и нам бы вообще не пришлось никуда идти. Ты посмотри, на эту сволочь! Он ведь даже не видит, куда снег сгребает. А если бы нас завалило?
Боже, дай мне сил не прибить ее! Ну как можно быть такой ворчливой? Два года наш странный дуэт разбавляла хохотушка Татьяна. Позитивная девчушка работала в интернате детским психологом. Вот кто мог найти ключик к любому человеку. Даже к Ире. Строптивая повариха, не смотря на разницу в возрасте, вела себя при Танюше тише воды, ниже травы. К сожалению, однажды Тане взбрело в голову протереть пыль на книжном шкафу. Быстро закончив процедуру, она легкомысленно спрыгнула с табуретки. О том, что щиколотку, оказывается, можно сломать, она узнала в травматологии. Как и о том, что восстановление займет не меньше полугода и, возможно, она останется хромоножкой на всю жизнь.
Другой бы человек на ее месте впал в депрессию, подсел с горя на еду или выпивку. Но наша Танюшка была непробиваемой. Больничный она посвятила увлечению юности — бабушкиной швейной машинке. Руки, растущие откуда надо, вкупе с журнальными выкройками и яркой фантазией сделали свое дело. Из-под металлического пера мастерицы выходили платья, юбки, кофточки, брюки, шорты.
Уже через месяц у талантливой швеи появились первые заказы — от маминых подруг. Те пищали от восторга, выходя из квартиры Тани как с обложки модных журналов и тут же передавали весть о ней своим знакомым. Через полгода, набив клиентскую базу, девушка помахала нам ручкой и арендовала помещение под ателье. Еще через год все, кто худо-бедно справлялся с иглой и нитками в городе, работали на бывшего детского психолога. Ирина же как была сварливой бабищей с огромными руками, так ею и осталась.
Мы засеменили под одноглазыми взглядами высоких фонарей. Спешить было некуда: Михаил Петрович открывал ворота ровно в восемь часов. Ни минутой раньше. Однако, утренний мороз щипал лицо, кусал за нос и гнал в сторону интерната, как пастух гонит заплутавших овечек в стадо.
На столбах трепетали отрывными язычками объявления об услугах эвакуатора. Для чего их клеили? Кто должен был их прочитать? Две замёрзшие тетки, спешащие на работу, чтобы не поработать, а согреться?
Отрезок пути от станции до высокого решетчатого забора, напоминающего кладбищенскую ограду, мы всегда преодолевали молча. Может потому, что обе чувствовали себя беспомощно? Нас было видно, как на ладони, а мы не видели ничего, кроме темных стен из деревьев по обе стороны дороги.
Хорошо хоть, что хищного зверья в наших лесах не водилось. Как и разбойников, которыми пугают друг друга местные ребятишки. Страшилка из разряда «лагерных» бродила от поколения к поколению интернатиков, обрастая новыми жуткими подробностями. Там было что-то про цыганского барона, его дочь и чёрта. Никогда не вникала в подробности.
Сторожка из красного кирпича встретила нас тусклым светом в единственном окне. Стекло в деревянной раме было наполовину заклеено пожелтевшей полосой Комсомольской правды и корешками сигаретных пачек. В коллекции бессменного сторожа были уже знакомые большинству курильщиков «Беломор», «Мальборо», «Космос», «Лайки Страйк». Встречались и редкие иностранные экземпляры, которые Петровичу из-за границы привозил богатый родственник.
— Петрович, выходи давай! — заголосила Ирина, пытаясь перекричать рев грейдера, сиротливо прижавшегося к забору.
Женщина схватила цепь, обмотанную вокруг решетки и замолотила ею по воротам.
В окне мелькнула сморщенная лысина сторожа. Михаил Петрович работал здесь с шестидесятых. В ту пору трехэтажное здание было не интернатом, а пансионом для престарелых. Затем, в начале девяностых, землю выкупил губернатор, устроив здесь дачу. Когда губернатора арестовали за взятки, его имущество конфисковали и объявили государственным. Дачу реконструировали под санаторий для туберкулезников, а через пару лет, видимо излечив всех больных, передали социальной службе. И вот уже четыре года сюда привозят «волчат». Так Петрович называл интернатских детей. Они же звали его Нахалом Петровичем. Разумеется, за глаза.