— А что? — Мама кивнула и выложила на скатерть очередной фильтр. — Ты, к сожалению, не можешь себе представить, на что способна мать ради своего ребенка…
Я с сомнением посмотрела на мамулю. Интересно, на что она хоть когда-нибудь была способна ради меня?.. Сколько себя помню, я росла как трава, хотя и в строгости. Даже если я лежала с температурой сорок, мама все равно не отходила от письменного стола. Лекарства мне давала бабушка, а компрессы делала соседка Люся, медсестра. Но вслух высказывать свои сомнения я благоразумно не стала.
— Нет, — сказала я вместо этого, махнув рукой. — Софья Львовна с бритвой в руке — это настолько абсурдно, что даже подозрение в гомосексуальности перед этим меркнет. Мне надо вас познакомить. Софья Львовна даже не божий одуванчик, а… я и слово затрудняюсь подобрать. В общем, она — воплощенная душа, даже не душа, а дух бесплотный. А бесплотный дух физически не способен удержать в руках режущий предмет.
— Ну, внешность может быть весьма обманчивой, — сказала мамуля, и в ее голосе мне почудились нотки ревности. На звание бесплотного духа всегда претендовала она, не отходящая от письменного стола ни ради еды, ни ради низменных плотских утех. Как она умудрилась родить меня — просто уму непостижимо.
В это время из гостиной донесся стон, и мы с мамулей вскочили и метнулись туда. Точнее, это я метнулась, а мама пошла со всегдашней своей спокойной неторопливостью, держа на отлете руку с сигаретой, вставленной в потертый мундштук.
Наш интрудер лежал на диване, укрытый до пояса пледом. Его глаза были открыты и полны невыразимой муки.
— Вы кто? — спросила я, не давая ему опомниться. — Как вы сюда попали?
Он смотрел на меня так, как будто я спросила у него, сколько будет 237 486 умножить на 12 588. Я спохватилась и застегнула пуговку на блузке. Подумаешь, нежности!.. В конце концов, я не виновата, что она всегда расстегивается. К тому же у меня не настолько большая грудь, чтобы от этого можно было потерять дар речи.
— Кто вы? — повторила я нетерпеливо, склонившись над нашим гостем. От наклона пуговка опять расстегнулась, и гость и на этот раз ничего не ответил.
Я бросила на мамулю беспомощный взгляд. Она уже успела сесть в кресло и теперь наблюдала мои манипуляции с блузкой с нескрываемым интересом. Опустившись возле дивана на колени, чтобы больше не пришлось наклоняться, я в третий раз повторила свой вопрос:
— Вы меня слышите? Кто вы такой? Вы брат… Яна? Как вы узнали этот адрес?
Строго говоря, это был не один вопрос, а три или даже четыре, и я уже приготовилась к тому, что он опять не раскроет рта. Но он его все-таки раскрыл и произнес тихо и хрипло, с душераздирающей интонацией:
— Слышу… Мне дала Нелли…
Подумаешь, удивил! Как будто Нелли способна отказать такому красавцу… То есть что это я? Речь, конечно, идет об адресе!
На всякий случай я уточнила:
— Адрес? Адрес дала Нелли?
Он кивнул. Ну слава Богу, хоть что-то прояснилось!
Окрыленная успехом, я уже хотела задать гостю еще несколько наводящих вопросов, например: кто убил Яна Саарена, но тут вмешалась мамуля.
— Хотите чаю? — спросила она с особым выражением, которое появлялось у нее только при разговоре с ее любимыми студентами из Литинститута — Димой и Женей. Да еще, пожалуй, с енотом, регулярно разоряющим помойку.
Негодяй посмотрел на нее с благодарностью и слабо кивнул.
— Маша, принеси мальчику чаю, — величественно распорядилась мамуля, совсем как в Москве, когда кто-нибудь из ее любимцев слишком заглядывался на мои ноги.
Выходя из комнаты, я услышала, как она ласково спрашивает:
— Вы брат Яна Саарена?..
И ответ, пригвоздивший меня к месту:
— Нет… Я — Ян Саарен.
Глава 4
Со всей твердостью, на которую была способна, я приготовила чай и недрогнувшей рукой внесла чашку в гостиную, сумев не расплескать содержимое и не запнуться на пороге.
Я чувствовала, что мое лицо напоминает застывшую маску, но с этим, к сожалению, ничего нельзя было поделать. Я уже слегка привыкла к мысли, что на моем диване в гостиной лежит двойник убитого несколько дней назад журналиста Яна Саарена, — и тут вдруг оказывается, что это не двойник, а сам убитый собственной персоной! И, заметьте, без всяких признаков трупного окоченения, разложения, или что там еще бывает у покойников!..