Увидев, что я обратил на него своё внимание, кот снова мяукнул и легким бегом направился к двери, где повернулся в мою сторону и ещё раз мяукнул. Должно быть, он звал меня. В последний раз бросив взгляд на злополучную дверь в подвал, я направился за зверем. Заметив, что я следую за ним, кот продолжил свой путь. Сперва он выбежал в гостиную, оттуда свернул в прихожую, а затем выбежал через открытую дверь в кромешную тьму ночи.
Я на секунду замешкался, опасаясь ночью выходить из дома, окруженного лесом, однако кот не был намерен меня ждать, и, наскоро надев ботинки, я бросился следом.
Ночь на улице стояла, что называется, кромешная. Я ни разу не видел, да и представить себе не мог, что может быть настолько темно. Несмотря на полную луну, одинокую усадьбу окутывала непроглядная чернота, в которой земля перемешалась с лесом, а тот в свою очередь расплывался с небом, образуя вместе единое полотно мрака. Я решил, что луна просто скрылась за тучами, не подумав, что в таком случае за падающим от порога светом будет лишь сумрак, а не явившаяся передо мной бездна бесцветия. И лишь силуэт кота, за которым я продолжал неустанно бежать, мелькал впереди, будто само это существо представляло собой ещё бо́льшую тьму, чем чернота, окружающая нас.
В тот момент меня перестала волновать возможность пораниться или упасть, я был полностью сосредоточен на коте. Поэтому меня не могли остановить на удивление цепкие, несмотря на свою редкость, ветви деревьев. Я отдирал от себя их твердые кривые сучья, цепляющиеся то за складки, то за карманы одежды.
Вскоре показался свет. Отринув от лица очередные ветви, я очутился на обширной лесной поляне. Так же, как возле дома, вокруг неё клубилась непроницаемая тьма, но в центре горел пламенный свет, маня подойти поближе. Свет излучали шесть свечей, расставленных на гигантском пне, чьи размеры были настолько внушительны, что я мог с уверенностью сказать: из него можно было вырезать полноценный чайный стол. Помимо свечей на древесной поверхности находились раскрытый фолиант, пожелтевший от времени, и бледный сверток.
Пока я разглядывал открывшееся моему взору зрелище, кот подбежал к стоящему возле пня старику и принялся тереться о его ноги.
– Молодец, мой мальчик. Привел нашего гостя, молодец, – просипел Зайцев, и только сейчас я обратил на него внимание и заметил, что теперь на нем были надеты не старомодное пальто с шарфом, а спускавшаяся до самых пят мантия цвета окружающей нас ночи.
Я смотрел на всё происходящее, словно во сне. Один только вид, представившийся мне, поражал своей нереалистичностью и наигранностью, однако вскоре мне пришлось больно усомниться в своём легкомыслии.
Старик подошёл и, взявшись за моё плечо, как-то торжественно и в то же время заговорщически и зловеще прошептал:
– Как Вы, друг мой, можете видеть, все приготовления завершены. Прекрасная ночь! В полную луну Он наиболее благосклонен к подношениям. Как я обещал, Вы узрите, насколько легко можно получить желаемую власть. Пойдёмте, друг мой, всё уже готово!
С этими словами он повёл меня прямо к мрачному пню, от которого, мне казалось, веет неприкрытой враждебностью и нечистотой. Я не сопротивлялся. Моя воля настолько ослабла, словно я стал сторонним наблюдателем происходящего.
Старик подвёл меня ближе к пню. И в момент, когда я в очередной раз глянул на поверхность пня, меня проняла холодная дрожь. Старая древесина была покрыта темно-багровыми, почти черными, пятнами, от которых мне сделалось не по себе. Шесть свечей, что я видел издали, оказались расставлены не в случайной последовательности – они были систематически поставлены в небольшие окружности, венчавшие пиктограмму, начертанную бликующей алым жидкостью. И в центре этого нечестивого рисунка лежал раскрытый истертый временем фолиант. Только сейчас я смог разглядеть, что и его страницы, и его обложка были сшиты из кожи существа, которое, я молюсь за верность своих суждений, при жизни являлось обычной свиньёй. Книга лежала раскрытой, видимо, на последней заполненной странице и от того, что я увидел, мои зубы застучали в предчувствии страшного. В последней строчке я узнал начертанное каллиграфическим извилистым почерком, но всё ещё знакомое имя – моё имя.
Однако это оказалось не концом. В разы мне сделалось хуже, когда я вгляделся в лежащий рядом сверток и не мог не признать в нем человеческого ребёнка. Малыш лежал запеленованый и глядел широко раскрытыми глазами на подходящего старика, и в голубых бездонных глазах его читался неподдельный ужас. Но малыш не кричал и не бился в истерике, словно некая противоестественная сила держала его в своих цепких смертоносных объятиях.