Было уже позднее утро, когда Малышка выбралась из берлоги. То есть на самом деле берлога была не берлога, где жили три медведя, а просто обычный подвал с крошечным пыльным окном под потолком. На бетонном полу стояли в ряд деревянные ящики с консервами и валялись старые книжки. К сожалению, это были взрослые книжки, без картинок. Перелистывать их было скучно. К тому же осенью книжки промокли на влажном полу и пахли теперь, как старые Малышкины стельки из сапожек.
Из книг и ящиков, а еще из листьев, веток и крысиных косточек мама-скользик устроила Детенышу колыбельку, папа-скользик выстлал ее чешуйками со своего хвоста, а Малышка положила на чешуйки найденную на улице погремушку.
Детеныш был красивым, ростом почти с Малышку, похожим на огромную гусеницу, покрытую разноцветным пухом, мягким и теплым. Прямо не Детеныш, а радуга. Только он не ползал, как родители, а лежал на месте, спеленутый белыми нитями кокона, и пах шерстью и горящей свечкой.
Ночью Детеныш захотел есть, пищал жалобно и требовательно, разевая пасть, как кутенок, которому забыли дать молока. Малышка спела ему баю-баюшки-баю, а мама-скользик поймала трех крыс, но Детеныш не унимался. Папа-скользик сказал у Малышки в голове, что надо идти за пропитанием, хоть на улице и выпало много белого и холодного.
- Снега, - подсказала Малышка.
- Снега, - повторил папа-скользик и открыл для Малышки жестянку с консервами.
У скользиков не было ни рук, ни ног, ни ушей. Но они что-то такое особенное говорили у себя в голове, и у жестянок отлетали крышки, ящики распадались на доски, а ветер послушно задувал листья в берлогу.
Малышка ела ветчину прямо руками из банки, а пальцы вытирала о свитер, хотя так хорошие девочки и не делают. Но ни поругать, ни похвалить все равно было некому.
Потом Малышка собралась в дорогу. Надела куртку для больших дяденек, что мела полами землю, и зимние сапожки. Один из них, синий, был больше другого, красного, и все норовил упасть с ноги, заодно прихватив с собой носок, который когда-то был белым и без дырки на пятке. Волосы у Малышки тоже когда-то были белые. А теперь стали серые, сбились в колтун, шапка на них налезала с трудом.
- Не скучай, - сказала Малышка Детенышу, встав на цыпочки у колыбельки, и потрясла погремушкой. Совсем близко она наклоняться боялась: слишком большой казалась его голодная зубастая пасть, с руку, а может быть, и с ногу. - Не скучай, мы с твоей мамой идем за пропитанием и скоро вернемся.
Малышка знала, как важно вовремя найти пропитание для Детеныша. Он без него мог умереть и не вылупиться из кокона. Это взрослым скользикам хватало крыс, а Детенышу не хватало, ему для роста ор-га-низ-ма нужна была особая еда.
За ночь сильно намело снега, Малышка медленно шла по мостовой, аккуратно обходя кирпичные завалы, железяки, битое стекло и брошенные машины. Сапожки хрустели по насту, оставляя красивые рубчатые следы. Мама-скользик, длиной как раз с прыгалки, змеилась рядом, приподняв махонькую головку с узкой пастью. Ее чешуя сверкала на солнце, как камешки на человеческих бусах. Такие были у Малышкиной человеческой мамы. Смешно, она не помнит мамино лицо и голос, а вот бусики помнит, и запах пирога с корицей, и книжки с картинками перед сном. Робин-бобин-барабек-скушал-сорок-человек... Малышка споткнулась о камень и полетела носом в сугроб. На ладони набухла кровью ссадина. Мама-скользик укоризненно покачала головкой и подула из ноздрей на ободранную кожу. Болеть сразу стало меньше.
Посреди мостовой лежал мертвый зайка. Длинные уши, серая шерсть, хвостик-шарик. Бок у зверюшки был в крови, красные капли впитались в снег, похожие на клюкву в сахаре. Малышка всегда норовила сахар слизать, а кислую ягоду украдкой выплюнуть в ладонь. Заглянув в открытые глаза зайки, Малышка ничего интересного не увидела. Поковыряла в красных ошметках палочкой и пошла дальше. К следующему утру зайчика здесь не будет. Его унесут и съедят люди или скользики. Или сожрут дикие звери прямо на месте. И некому будет его пожалеть. Зайку бросила хозяйка...
Люди плохие. Их надо остерегаться. А раньше, до Перемещения, были хорошие. Впрочем, Малышка плохо помнила, какое оно было, Перемещение. Все гремело, падало, горело. Малышка пряталась под столом и ревела, а потом на полу разошлась большая воронка и все, кто были дома, туда попадали, а потом воронка выплюнула скользика, и он заметался по комнате, как дикая белка по клетке, и выскочил в окно.
Папа-скользик рассказывал в голове, что кто-то большой-огромный-невидимый взболтал мироздание, перемешал парал-ле-ле-пипедные миры и сделал плохо для всех. И для людей, и для скользиков, и для Малышки.
Папа-скользик нашел Малышку и привел в берлогу позже, через несколько ночей после Перемещения, когда очень хотелось есть и пить, а воды в чайнике совсем не осталось.
Мама-скользик сказала, что видела людей за пять улиц досюда. Малышка умела считать до десяти, потому что была умная. Раньше даже буквы знала, но теперь забыла. На пятой досюда улице Малышка выбрала самый целый дом, там даже окна кое-где сохранились. В таких чаще селились люди. Это Малышке не папа-мама скользики сказали, это она сама знала. Потому что не в первый раз шла за пропитанием. Людей в городе мало и на всем свете мало, поэтому еду для Детеныша надо очень хорошо искать. Если вовремя не найти пропитание, то он умрет, как тот зайка.
В самом начале улицы была детская площадка.
Малышка повернулась к маме-скользику и состроила умильную мордочку:
- Можно?
- Потом, - сразу возник ответ в голове.
Малышка вздохнула и пошла дальше, оставляя за спиной все самое интересное: песочницу под грибком, карусели, горки. И качели. Качели! Взлеталки, крутилки, нырялки! Красная пластиковая доска на железных цепочках. Спину назад, ноги вперед. Ух, к небу. Плечи вперед, ноги поджать - ах, к земле. Ух, ах. Ух, ах. К небу - к земле. К земле - к небу. Выше, выше, выше всех! Еще немного, и качели сделают солнышко!