С конца капает на пол.
Он продолжает кричать. Испуганно пятиться, перебирая ногами и скользя жопой по полу. Упирается спиной в дверцу шкафа возле кровати. Смотрит на меня. А я смотрю на лезвие меча, полностью показавшееся на свет. Лезвием это трудно назвать. Почему-то, но у меня слово «лезвие» ассоциируется с блестящим металлом, слегка искажающим твоё отражение. Здесь — другое. Здесь нет металла. Здесь нет блеска. Нет отражения. Я смотрю и вижу высушенную, отвердевшую кожу с тремя одутловатыми складками над гардой. Над складками — сосок. Да-да! Сосок, синий и скукоженный!
Блядь, что я держу в руке⁈
Глазами бегу по лезвию к самому кончику и вижу коричневые родинки. Вижу поры, волоски. Цвет лезвие как у «ладони-рукоятки» — бетонно-белый.
Кручу меч возле лица и понимаю, что лезвие обоюдоострое. Пробую приложить палец — зараза, действительно острое! Капелька крови показалась на кончике пальца.
Положив палец в рот, я снова слышу моего блондинистого друга. Он всё никак не мог угомониться! Ну хорошо-хорошо, я иду!
Держа меч в руке, я топаю через всю комнату. Я голый. Меня чуть потряхивает от адреналина. На моей коже вибрируют блики огня, отбрасываемые парой факелов. Подхожу к блондину. Присаживаюсь.
Пара крыс продолжает копошиться в области его паха, громко пища. Я хочу, чтобы они ушли, оставили его, предоставили мне, но как им это сказать — я не знаю.
Да нет же! Знаю!
Всё у меня в голове. Весь диалог происходит только в моей голове.
Отпустите его. Оставьте мне.
Парочка серых крыс спрыгнули с тела на пол. Оставляя крохотные кровавые следы, подползли ко мне и встали за моей спиной.
— Нам надо уходить, — говорит одна из них.
— Мне нужно закончить одно дело, — говорю я. — Я быстро.
Блондин, собрав в кулак всю свою волю и пару яичек, выкатившихся из рваной мошонки, поднял руку и, тыча в меня пальцем, говорит:
— Ведьма…
— Дальше?
— Сука…
— Еще?
— Тварь…
— Этого мало, продолжай.
— Ты хоть понимаешь, — его глаза сводятся то к носу, то закатываются к потолку, обнажая белки, — с кем ты связалась?
Приятель, я боюсь, что это ты не знаешь, с кем связался.
Хоть его лицо и освещает жёлтый свет огня, он всё равно выглядит смертельно белым. Волосы скомканы, измазаны кровью. Его губы кривятся так, как будто он хочет зарыдать. Но это не так. Их кривит боль. И наблюдая за тем, как с каждой секундой лужа крови под его жопой становится всё больше и больше, я удивлён, как он умудряется оставаться в сознании.
Но это же и здорово!
— Смейся! — кричу ему я в лицо. — Смейся!
Он чуть приоткрывает рот, и в тот же миг я закрываю узкую щёлку между губами лезвием меча, и давлю, но несильно. Сейчас он похож на собаку с палкой во рту, только вместо слюней — течёт кровь.
Нижняя челюсть повисла, показался язык. Вот он, розовый, толстый как подушка. Блондин затрясся. То ли от боли, то ли от шока, а может и от злости. Мне похуй! Мы продолжаем.
Я вытаскиваю лезвие и плоской стороной прижимаю к подбородку блондина. Затем кончиками пальцев хватаю его язык и тяну на себя. Он упругий, скользкий. И когда он уже собирается выскользнуть из моих женских пальцев, я резко веду меч к потолку.
По моим ладоням ударил фонтан крови. Горячей и липкой. Тепло ощущалось на коленях, на животе и груди. Когда я подношу руку к своим глазам, я улыбаюсь. Улыбаюсь, рассматривая отрубленный язык на моей ладони.
— Нам пора уходить! — говорят крысы.
— Я сделал только пол дела.
— Оставь его, он и так умрёт!
— В том то и дело, что он и так умрёт, — говорю я. — Хуже ему не будет.
Язык я кладу на пол, рядом с мечом.
Ноги, руки, тело, и голова блондина трясутся. С подбородка на грудь течёт кровь, образуя багровые подтёки по виду напоминающие разрастающуюся ржавчину из-под головки стального болта, что торчит из листа металла на северной стороне. Прошёл дождь — пятно вздулось. Снег растаял — пятно пошло вниз к земле, туда, куда его зовёт сила тяжести.
Дождь.
Снег.
Металла больше нет.
С подбородка капает на пол.
Я перешагиваю через ноги блондина. Сажусь на корточки. Обеими руками хватая его трясущуюся голову как футбольный мяч. Держу крепко. И свои большие пальцы вставляю ему в глазницы. Вначале его голова затряслась еще сильнее. Он даже схватил меня за руки, но в его ладонях сил не хватило бы даже для драки с младенцем. Чем глубже я погружал пальцы, тем меньше он трясся.
Еще глубже.
Еще.
Я ощущал его круглые глаза, словно ладонь погрузил в банку с орбизами. Влажные и тугие. Я надавил еще, погрузив пальцы глубже.