Внутри меня встречает чистота и блеск, заботливо наведённые руками азиатских приезжих. Чёрный пол, белые стены. Яркий свет газовых ламп ровно ложится на ряд белых писсуаров, между которых стоит бесформенное тело, спустив штаны до колен. Он кладёт руки на пояс, и струя мочи бьёт в блестящий писсуар, разбрызгивая мелкие капли во все стороны. Я терпеливо жду, но терпения нет. Начинаю насвистывать, включаю воду в раковине. Трусь возле него, сложив руки на груди. Короче, делаю всё, чтобы он прекратил ссать и внимательно меня выслушал. Наконец, он меня замечает. Хватается за брюки, окроплённые множеством мелких капель. Застёгивая пуговицу, он смотрит на меня с таким тупым выражением, что я не выдерживаю и заявляю ему:
— Ты — слабак, который не в состоянии подняться по лестнице всего один этаж!
— Приятель, — довольно спокойно говорит он, застёгивая ширинку, — иди на хуй. Как хочу, так и поднимаюсь.
Охуевшая скотина по имени Константин, если верить его бейджу (бывают дни, мы с Дрюней меняемся нашими для прикола) начинает неуклюже застёгивать ремень, пытаясь попасть в самую крайнюю дырку, но слегка обсосанные пальцы ему не особо помогают.
— Константин, — говорю я, — сейчас подниматься ты будешь на хую, если продолжишь разговаривать со мной в таком стиле. Я же с добрыми намерениями, понимаешь?
— Свои благие намерения вот так сдави, — тут он подносит свою ладонь отдающую мочевиной к моему лицу и начинает своими пальцами сжимать воздух до размера песчинки, — и засунь себе в задний проход.
Его указательный палец с идеально подстриженным ногтем, с белой окантовкой, блестящий, как свежий лак на тачке, начинает тыкаться мне в грудь, как тычется конец его ремня мне в ногу, который он так и не осилил застегнуть. Каждый тычок подобен удару ножа в моё сердце! Я же хотел как лучше! Зачем? Зачем ты так?!
— Сейчас ты выйдешь, — говорит он, — и наебенишь вниз по лестнице, а я спокойно спущусь следом, но на лифте. Понял? — под жирными щеками появилось подобие улыбки, он даже прыснул, пытаясь засмеяться, но вдруг весь искривился, согнулся в три погибели и застонал.
Нормально я так заехал ему по шарам. Хотел еще раз, но зашли другие офисные зассанцы. Взяв толстяка под руку, мы вышли из туалета. Дошли до пожарной лестнице и уже вместе — он катясь как мяч, а я его пиная как футболист в атаке на ворота — спустились на первый этаж.
— Нам нужно вернуться за коробками, — говорю я ему, — вставай!
Он что-то болезненно промычал, схватился за перила, но встать не смог.
— Вставай! У меня доставка горит, я не могу опаздывать, понимаешь? Я всегда успеваю в срок. Я — профессионал!
С трудом, но мы начали покорение “Эвереста”. Я думал, он помрёт на девятом этаже. Но нет! Он смог подняться на одиннадцатый и уже там двинуть кони. Вначале захрипел, затем посинел, потом споткнулся, перевернулся на спину и начал жадно хватать воздух ртом. И замер, выпучив язык. Наверно, действительно избыток холестерина его погубил. Так и остался там лежать, в обмоченных брюках.
Меня снова с силой сжало и накрыло мужской вибрацией, громко кричащей:
— Ну, сынок, тяни!
Я физически ощущаю как теплые, мягкие пальцы паренька обхватывают холодные внутренности рыбы, и, с громким чавканьем, вырывают их наружу. Опа. Я вырываюсь вместе с ними. Вот это поворот.
Что же получается: теперь я — остывший орган? Сердце, желудок, или кишки?
Глава 6
— Какая мерзость! — кричит пацан, брезгливо. — Все руки испачкал. И одежду.
— А ты как думал? Хотел выпотрошить рыбку, не испачкав труселей?
— Юрис! — строго процедила женщина сквозь зубы. — Чему ты учишь сына?
— Он — пацан! — взревел мужик. — Пора уже и руки замарать, и к девкам приставать!
Вот это я понимаю батя! С таким воспитанием пацан не пропадёт. Это точно.
— Пап, я уже пристаю к Роже!
— Как? Гулять зовёшь на речку?
— Ага! И она ходит со мной, и мы гоняем птиц на берегу, кидая в них палки!
— Молодец какой, гоняет он птиц на берегу. Я бы на твоём месте, кинул бы палку…
— Юрис! — снова недовольно пробурчала женщина.
— Ладно-ладно. Отто, собери всё в ведёрко, и пойди на улицу, выкини в яму. Пусть птицы попируют.