Удивление побеждает, и я тащусь вперед, мои ноги и руки становятся все холоднее по мере того, как моя тень становится все длиннее и длиннее. Вскоре тропинка выходит на широкую поляну, в центре которой стоит нечто похожее на давно забытый каретный сарай.
Судя по его обветшалому внешнему виду, ему по меньшей мере столько же лет, сколько кампусу Святого Филиппа, может быть, даже больше. Нет никаких признаков дыма из короткой наклонной трубы, но на всякий случай, если здесь кто-то сидит на корточках, я осторожно и тихо подхожу к ближайшему окну. Слегка покоробившееся оконное стекло мутное от времени и грязи, поэтому использую рукав своего пальто, чтобы протереть небольшой участок. Приложив ладонь к лицу, я заглядываю внутрь и едва могу разглядеть признаки жизни.
Там есть что-то, что может быть потертым диваном или, возможно, шезлонгом, учитывая размер и форму, полностью покрытым одеялом. В деревянном ящике у двери, похоже, есть еще одеяла, сложенные вместе с несколькими подушками. Куча наколотых дров лежит рядом с небольшим каменным камином, и, если я не ошибаюсь, похоже, что в очаге могла быть зола.
Тем не менее, вокруг, похоже, нет никаких реальных людей, и мне сейчас чертовски холодно. Несколько минут, чтобы согреться от налетевшего холодного ветра, не повредят.
Подойдя к фасаду здания, я обнаруживаю, что входная дверь не заперта. Скрипучая, ее трудно открывать и закрывать, но она не заперта. Оказавшись внутри, понимаю, что несколько окон пропускают очень мало угасающего дневного света. Потянувшись за телефоном, я включаю приложение «фонарик», и оно отбрасывает резкий белый свет на маленькую комнату, тени, которые оно создает, удлиняются и становятся очень жуткими.
Когда-то это определенно был каретный сарай. Теперь, когда я могу осмотреть интерьер, вижу, что главная комната ведет в гораздо большее пространство, разделенное на отдельные кабинеты. То, что могло бы быть зоной крепления, находится с одной стороны. В воздухе все еще витает слабый запах лошадей и кожи, а остатков сена в стойлах достаточно, чтобы заставить меня чихнуть три раза подряд.
Шум привлекает мое внимание после последнего чихания, и я замираю совершенно неподвижно, прислушиваясь.
Вот оно снова.
Снаружи, в подлеске, слышны чьи-то шаги, кто-то пытается вести себя тихо, но с треском проваливается. Возясь со своим телефоном, я быстро выключаю фонарик и прижимаюсь к стене, надеясь, что кто бы это ни был, он уйдет.
Вместо этого входная дверь открывается, петли скрипят и стонут, прежде чем ее снова захлопывают с таким же протестом. Я задерживаю дыхание и выглядываю из-за угла, чтобы посмотреть, кто это.
Проклятье. Черт возьми, черт возьми. Конечно, это он. Вокс скрещивает руки на груди и прислоняется к двери с хитрой улыбкой на губах.
— Выходи, выходи, где бы ты ни была, — поет он. — Я знаю, что ты здесь, малышка.
— Прекрати называть меня так! — Раздраженная как тем, что он продолжает использовать это дурацкое прозвище, так и тем фактом, что он знал, что я здесь, отказываюсь от идеи попытаться спрятаться. — Если ты будешь любезен отойти, я уберусь с твоего пути и оставлю тебя делать то, что, черт возьми, ты планируешь здесь делать.
— И где в этом тогда веселье?
— Речь не о веселье, ты гигантский, высокомерный мудак. — Взволнованная, раздраженная и усталая, я сдуваюсь, как недельный воздушный шарик на день рождения. — Вокс, пожалуйста. У меня был странный, дерьмовый день. У меня куча вопросов и ноль ответов, и я просто хочу вернуться в свою комнату.
— Так задай их. — До сих пор я не поднимала глаз, сосредоточившись на тех мелких деталях, которые я могу разглядеть на деревянном полу в почти полной темноте. Но при его словах тут же поднимаю голову вверх.
— Прости, что? — Приглашение к какому-либо реальному разговору с ним ошеломляет меня. С той первой встречи, в тот день, когда я потерялась, он сводит меня с ума физически и морально.
Его темная фигура отделяется от двери и еще глубже растворяется в тени. Раздается звон стекла о металл, и искра света превращается в маленькое, но теплое свечение. Вокс встает из своей скорченной позы в углу, старый масляный фонарь свисает с его пальцев.
— Сядь, — командует он, и я немедленно снова ощетиниваюсь.
— Я что, по-твоему, похожа на собаку?
Парень закатывает глаза и испускает многострадальный вздох.
— Простите, Ваше высочество, не могли бы вы, пожалуйста, усадить свою королевскую задницу на место? — Он размашистым жестом указывает на предмет мебели, который в свете лампы теперь можно опознать как кушетку. Британский акцент ужасен, но мне чертовски трудно удержаться от ухмылки.