Вера Майкла в мои силы так меня тронула, что я задумалась о последствиях разговора с руководством «Таймс». Я поняла, что если пойду на интервью и произведу хорошее впечатление на редакторов, то от работы мне будет трудно отказаться. Я уверила себя, что работа ресторанного критика в «Нью-Йорк таймс» меня не интересует, а потому надо было постараться, чтобы я им не понравилась. Я решила, что пора претворить задуманное в жизнь.
— Прекрасно, — сказала Кэрол Шоу, когда я ей позвонила. — Я рада, что вы передумали.
Удивления в ее голосе я не приметила.
— Вы знаете, как добраться до больницы?
— Привет, детка, — сказал седой человек со второй койки.
Мониторы над его головой ежеминутно регистрировали пульс и сердечный ритм, позванивали сигнальные устройства, посверкивали лампочки.
— Вы пришли к Уоррену?
Он уставился на мои ноги.
— Да, — промямлила я, одергивая черный костюм.
В этот момент мне страстно хотелось, чтобы моя юбка была чуть длиннее. Двое других мужчин смотрели с любопытством.
— Они взяли его на рентген. Он попросил, чтобы вы подождали.
— Здесь? — спросила я.
— Я был бы не против, — заулыбался он, — но Уоррен упомянул комнату для посетителей. Она внизу.
Дернув головой, он указал направление.
Комната напоминала кладбище забытых растений. В углу поникли две пальмы в горшках, повсюду стояли вазы с умирающими цветами. Запах, как в магазине похоронных принадлежностей. Я выглянула из окна, увидела табличку: «В нью-йоркской больнице ремонтные работы. Просим извинения за причиненные неудобства». Внезапно вспомнила, что я родилась именно в этой больнице.
— Должно быть, вы — Рут.
Я подняла голову. Возле моего кресла стоял высокий человек в больничной пижаме. На нем было что-то вроде пластмассового жилета, заполненного жидкостью, которая вроде бы поступала из трубки, спрятанной под пижамой. Я смущенно отвела глаза.
— Уоррен? — спросила я.
Я не ожидала, что он так хорош собой. Указала на пластиковый жилет.
— Как это случилось?
— Выходил из русского ресторана на Брайтон-Бич, — сказал он, — упал и скатился по двум лестничным маршам.
— Это одно из тех мест, где подают водку, которую вы по глупости выпили? — выпалила я.
Он поморщился, а я незаметно улыбнулась: вот и начала показывать себя во всей красе.
Вскоре почувствовала, что трудно грубить такому очаровательному мужчине. Мы говорили о ресторанах. Разговаривали о еде. Болтали о кино. Слушать его было интересно, а о работе и речи не заходило. После сорокапятиминутной увлекательной беседы Уоррен сказал, что подустал, и я помогла ему дойти до постели.
— Сегодня вы встретитесь со всеми заместителями редакторов, — сказал он, когда я повернулась к дверям.
— Что я должна им сказать? — спросила я.
— Не беспокойтесь, — ответил он. — У вас все получится.
— Но мне не нужна работа! — воскликнула я.
— Конечно, не нужна, — успокоил Уоррен.
— Я вам не подойду, — заверила я первого же заместителя редактора, к которому меня привели.
Это был высокий седовласый, невероятно элегантный мужчина с великосветскими манерами. При всем этом он занимал кабинет на удивление маленький и невзрачный.
— Это почему же? — поинтересовался он.
— Потому что о ресторанах я пишу не так, как это делают ваши критики, — объяснила я.
— Вот как? — удивился он. — А как пишут наши критики?
— Они высказываются, словно верховные судьи, — сказала я. — И, вероятно, считают, что всегда правы.
— А они ошибаются? — спросил он.
— В вопросах вкуса не существует истины и заблуждения, — ответила я. — Можно лишь высказать собственное мнение. А уж в ресторанном деле это мнение в высшей степени субъективно: ведь, отправляя в рот яблочную дольку, мы понятия не имеем, какие вкусовые ощущения испытывает человек, жующий другую дольку того же яблока.
Мне показалось, что он слегка растерялся. Вероятно, думал, что я буду проситься на работу.
— Возможно, вы правы, — сказал он вроде бы примирительно, хотя по тону было ясно, что он со мной не согласен. — Но, разумеется, если вы придете в «Таймс», то будете работать в нашей манере.