- Обменяешь на франки в Париже! Проблудись, как паршивый кот, чтобы всякая блажь из головы вылетела. Делай что угодно, но ты обязан вернуться домой совсем другим человеком...
Заграничный паспорт до Парижа был легко раздобыт в канцелярии санкт-петербургского градоначальства; полиция подтвердила, что препятствий к моему отъезду не имеется: политически я был чист, аки голубь небесный. Я покинул столицу варшавским поездом, который когда-то увез в неизвестность и мою маму. Билет у меня был до Парижа, но, доехав до Варшавы, я пересел в венский экспресс. До сих пор не берусь четко объяснить, почему я так поступил, однако я сделал это в твердом убеждении, что поступаю правильно. И точно так же, как не прельщали меня соблазны Монмартра, так не манили меня и волшебные сказки Венского леса, мне был безразличен великолепный Пратер с его постоянным оживлением красивой, нарядной и привлекательной публики...
Австро-Венгрия, по мнению газет, была давней тюрьмой славянских народов, и уже на венском вокзале "Вестбанхофф" я заметил, что немецкую речь заглушают голоса чехов, словаков, сербов, поляков, иллирийцев, русинов и украинцев, особенно галицийских. Мне, признаюсь, было отчасти даже забавно развернуть венскую "Русскую Правду", имевшую сногсшибательный подзаголовок: "Газета для русских мужиков". Возле меня на бульварной скамье расположилась семья беженцев из Белграда; суровый отец с двумя девочками, обутыми в нищенские "опанки", сказал, что у него был и сынок студент-технолог.
- Но его в Белграде напредняки ухапшили. Ныне там, - добавил он, пришло ванредно станьо...
Я кивнул сербу: ухапшись - это значит арестовать, а ванредно станьо это осадное положение. Слова беженца из Сербии запали мне в душу жестоким укором:
- Почему не жить нам спокойно? Все это проклятые Обреновичи... неужели мать-Россия за нас, сербов, не вступится? Пусть он сгорит, этот проклятущий конак с королями вместе!
Он дал мне газету, просил читать имена арестованных радикалов и социалистов - что там с его сыном, жив ли? Но в длинном списке, среди множества узников
башни Нейбоша, мне вдруг встретилось имя...матери .
Я, наверное, изменился в лице.
- Что стало, друже? - спросил серб.
Оставив ему газету, я поспешил обратно на вокзал в кассу и протянул деньги. "Куда же ехать дальше?"
- Билет до... Землина, - сказал я кассиру.
Землин - пограничный город Австрии, с его речных пристаней уже хорошо видны улицы Белграда и даже тюрьма Нейбоша
- Вы серб? - спросил кассир, наверняка посаженный в эту будку, чтобы докладывать полиции о всех подозрительных.
- Да! - отвечал я с нарочитой гордостью.
На что я тогда рассчитывал - сам не знаю. Тем более что в своей соседке по купе, развязной и говорливой мадьярке, я без особого труда распознал служащую венской полиции. Она и сопроводила меня до Землина, игривою болтовней отвлекая от тяжких дум о матери, ждущей расправы в башне Нейбоша.
Итак, я появился в Белграденакануне концерта ...
Когда колесный пароходик Австро-Дунайской речной компании переплыл из Землина в Белград, на причале, совершенно пустынном, стоял лишь одинокий жандарм, встречая прибывших в королевство. Я предъявил паспорт, жандарм не вернул мне его:
- В день отъезда получите в русском посольстве...
Вечерело. Над Дунаем и Савой клубились тучи, в отдалении громыхнул гром, прошумели прибрежные ветлы и тополя. Жандарм свистком подозвал пролетку, я сел в нее и поехал по незнакомым улицам. Белград с его лачугами и грязью, с лужами и поросятами в лужах напомнил мне захудалую русскую провинцию.
Извозчик остановился возле "Хотел Кичево", где на первом этаже размещался дешевый ресторанчик, над ним располагались комнаты для приезжих. Начался дождь, и я был рад крыше над головой. Лакей проводил меня в комнату. Водопровода не было, а будка уборной находилась во дворе. Все выглядело убого и жалко. Но одно лишь сознание того, что я нахожусь близ матери, заточенной неподалеку от меня, взвинчивало нервы, и я был готов к самым дерзким решениям...
Лакей оказался очень внимательным ко мне.
- Друже, наверное, из Одессы? - справился он.
- Нет... из Кишинева, - приврал я.
- А где научились говорить по-сербски?
- От матери, а дед ее был серб - Хорстич.
- Значит, у вас полно родственников в Белграде?
- Даже в башне Нейбоша, - ответил я.
Странно прозвучала следующая фраза лакея:
- Жаль, что вы приехали в такое подлое время... Впрочем, в пиварнях можно выпить, а в кафанах послушайте анекдоты.
Он предупредил, что "Кичево" строено еще турками, обычай здесь старый: если комнат для гостей не хватает, приезжих кладут по два человека на одну постель.
- Эта манера осталась еще от мусульман, - сказал лакей.
Я не стал возражать и вышел прогуляться на двор. А когда вернулся, на кровати уже лежал какой-то молодой человек.
- Так вы откуда? - спросил он по-русски.
- А вы?
- Из Сараево. Но учился в вашем Славянском учительском институте, после чего был учителем рисования в гимназии Таганрога, преподавал черчение иркутским гимназистам...
Я прилег с ним рядом. Сосед загасил свечу.
- Не засыпайте, - предупредил он меня шепотом.
- Почему?
Здесь оставаться нельзя. Опасно!
- Что может мне угрожать?
- О вашем приезде я узнал от лакея... Доверьтесь мне. Сейчас тихо покинем эту комнату, на углу Караджорджевой ожидает коляска с поднятым верхом. Мне поручено увезти вас отсюда, и чем скорее уберемся, тем лучше. Для вас и для меня.
- А разве я здесь в опасности?
- Да. Надо спешить. Все объяснят вам потом...
Мы покинули гостиницу (и в самом деле подозрительную), на коляске с верхом, застегнутым от дождя, подъехали к выбеленному известкой длинному зданию с одинаковыми окошками.
- Это... что? Казармы? - удивился я.
- Да. Казармы славной Дунайской дивизии.
Мы проникли внутрь со двора. Через кухню я был проведен в помещение, освещенное не электричеством, а газовыми горелками. Судя по всему, это было офицерское казино. Вдоль стола выстроились троножцы (по-нашему табуретки), в буфете размещались бутылки с вином и горки посуды. В углу, возле икон, я сразу приметил портреты Суворова, Скобелева и Гарибальди. Иногда заходили с улицы офицеры, в мое сознание крепко впечатывались их сербские имена: Милорад, Бо-жедар, Любомир, Радован, Душан, Светозар. Головы офицеров покрывали "шайкачи", чем-то очень похожие на пилотки современных летчиков. Поглядывая на меня, сербы выпивали по стопке ракии, тихо беседовали и удалялись, ни о чем меня не спрашивая. Я уже хотел прилечь на диване, когда в казино стремительным шагом вошли два офицера, и один из них, окинув меня острым, пристальным взором, представился:
- Поручик Драгутин Дмитриевич, но зови меня...Апис!
"Апис"? Но ведь Аписом называли священного быка из храма Мемфиса, о котором я читал у Плутарха, и я догадался, почему этот офицер так именуется: Драгутин-Апис был ростом под потолок и, наверное, как бык обладал геркулесовой силищей.
Могучей дланью он указал на своего товарища:
- А это поручик Петар Живкович. Сейчас поужинаем...
Живкович по-хозяйски достал из буфета посуду, на столе появились жареные цыплята, вареные яйца и бутыль с вином.
- Ты, друже, не удивлен? - спросили меня.
- Отчасти - да. Есть чему удивляться.
Но возле этих людей мне было уже хорошо.
- Мы забрали тебя из "Кичево" ради твоей безопасности. После случая с писателем Гиляровским здесь в любом русском подозревают опасного журналиста или шпиона, - пояснил Апис.
На это я ответил, что от литературы далек, зато невольно стал близок к матери, которую держат в белградской тюрьме. Заодно я сказал, что мои предки - Хор-стичи, и потому я всегда чувствовал себя не только русским, но и сербом:
- А моя мать через Ненадовичей была в родстве с женою Петра Карагеоргиевича... не за это ли ее ухапшили?
Апис, поблескивая глазами, выслушал меня спокойно.
- Хорошо быть сербом, да нелегко, - произнес он. - Сейчас в Сербии, как в Германии времен железного Бисмарка, который говорил: "Каждый немец по закону имеет право болтать все, что придет в голову, но только пусть он попробует это сделать!"