– Да нет, ребята! Что вы? – прислушиваясь к тому, что происходит за дверью, быстро заговорил Антон. – Зачем? Я не трушу. А только… Нет, ребята! А может, не стоит? А? Ведь попадемся!
– Значит, трусишь! – не спуская с него своих колючих глаз, бросил Генка.
– Нет, нет! Я не боюсь! А только…
Он запнулся, не зная, как выразить то, что он хотел им сказать, а они поняли все и без слов.
– Значит, в воскресенье, в семь! – жестко, но все же пытаясь сохранить на своем лице тень дружеской улыбки, подтвердил Вадик.
Антон хотел сказать, что нет, он все равно не придет, что лучше не ездить и им, но… Но в это время на переносье Генки Лызлова угрожающе сошлись брови, и он, как никогда угрожающе, сказал:
– Не выйдешь – на нож станешь!..
Много позже Антону пришлось столкнуться с человеком, который напомнил ему этот страшный и, может быть, решающий момент. Много позже этот человек рассказал ему свою историю, как затянула его такая же мертвая петля и как он решил вырваться из нее, вырваться хотя бы ценой жизни. Он рассказал, как бывшие дружки его тоже «поставили на нож» – затянули куда-то в темный угол и судили его за измену, как приставили к его горлу нож, как сделали этим ножом надрез по горлу и как он сказал тогда себе в эту последнюю минуту: «Ну что ж! Ну и умру! Ладно!» И, точно почувствовав эту непреклонную решимость чести, дружки дали ему по шее и отпустили. Все это рассказал потом Антону одни видавший виды человек, но это было много позже.
А сейчас Антон увидел взгляд Генки Лызлова и испугался. А в это время за дверью послышались мамины шаги. Спорить было некогда и нельзя.
– Хорошо! Хорошо! – сказал Антон, лишь бы они ушли, лишь бы отвязались. И, быстро юркнув обратно в переднюю, захлопнул за собою дверь,
Да, это была мама.
– Кто это, Тоник?
– Ребята. Гулять звали, а я не пошел, – ответил Антон.
– Вот и хорошо, сынок. Молодец! – проговорила Нина Павловна и поцеловала его.
30
Антон думал, что он действительно отговорился от своих дружков, отвяжутся и забудут. В школе у него кончились занятия и начинались экзамены, и он, решив наверстать упущенное, спокойно сидел и занимался, когда ему по телефону позвонил Вадик.
– Значит, в воскресенье, в семь.
– У меня экзамены, – ответил Антон.
– Ха! Экзамены! – усмехнулся Вадик. – Ты просто трус!
– Ну что ж! Пусть буду трус!
– Смотри не пожалей! А по-товарищески знаешь, что тебе советую: брось-ка ты эту романтику разводить. Серьезно тебе говорю! Как друг!
Но так мало было дружеского в этом совете «друга», что Антону после этого разговора ничего уже не шло в голову.
Под предлогом, что ему нужно взять у Степы Орлова какую-то книгу, он пошел прогуляться и развеяться, ходил бесцельно, в неясной, но тяжелой тоске, и в тоске этой ноги сами собой привели его в знакомый переулок, к знакомому дому, возле которого недавно он прощался с Мариной. Тогда, при прощании, она назвала номер своей квартиры, и по этому номеру он нашел дверь, за которой живет Марина. Он постоял, поднес палец к звонку, но позвонить не решился и стал спускаться с лестницы, но потом вдруг вернулся, бегом через две ступени, с ходу, решительно нажал кнопку звонка. Послышались шаркающие шаги, открылась дверь, и Антон увидел женщину, удивительно похожую на Марину: те же тонкие надломленные брови, золотистые волосы и тот же свет в лице.
– Марина дома? – сразу смутившись, спросил Антон.
– Марина? Дома, – ответила женщина и повернулась в глубь квартиры. – Марина! К тебе!
Марина вышла в домашнем халатике, и на ее лице, при виде Антона, вспыхнула смесь удивления и простодушной радости.
– Антон! Вот хорошо. Проходи!
Марина провела его в свою комнату и, тоже немного смутившись, сказала:
– Вот мы тут и живем… с сестрой.
Антон попробовал на ходу придумать, зачем он пришел: что-то он не понимает в алгебре, нужны статьи о Чехове… Но потом обнаружилось, что он даже не знает толком, какие вопросы у него есть по алгебре, и вообще показался Марине каким-то чудным.
– Что у тебя? – спросила она сочувственно.
Антон молча махнул рукой.
– Дома опять?.. А знаешь, мне твоя мама поправилась, – живо сказала Марина, – Она только грустная.
– Это твоя тумбочка? – желая переменить разговор спросил Антон.
– Да, моя, – ответила Марина. – А ты почему догадался?
– Так, – пожал плечами Антон, но тут же добавил: – По Зое!
– Да, я ее люблю! – проговорила Марина. – Я ее очень люблю! Я иногда закрою глаза и пытаюсь представить: пожертвовать собой!.. Не на словах, не с трибуны, а на самом деле!.. Ты смог бы?
– А ты? – спросил Антон.
– Не знаю!.. А в этом самое главное: на деле! По-моему, об этом часто говорят те, кто как раз не способен ни на какой подвиг.
– Глядят вдоль, а живут поперек. Это правильно! – живо согласился Антон, вспомнив слова отца, сказанные там, в Ростове, на лавочке.
– Слова и дела! – с таким же ответным оживлением продолжала Марина. – Вот я собираю… Только это, чур, секрет! Для тебя только. Ладно? Я собираю случаи, когда люди на деле, – ты понимаешь? – на дело показывают себя. Смотри!
Она вынула из тумбочки свою заветную папку с серебряным тиснением и, перелистывая стопку газетных вырезок и каких-то своих заметок, повторила:
– Смотри!
– А это что? Стихи? – спросил Антон, заметив там же короткие строки стихотворений.
– Ну это так, чепуха! – засмущалась Марина. – Ты смотри сюда: есть вот такие люди на свете… Ну, как бы это сказать? Ты на последней выставке был?.. Ну, на художественной выставке?
– Нет.
– Почему? Очень интересная выставка! Там есть один скульптурный портрет: камень, глыба, и из нее вырастает голова рабочего. Вот так и здесь: есть такие люди – из единого куска. Ты меня понял?
Антон ее понял, но на лице его бродили, однако, такие смутные и непонятные ей тени, что Марина убрала свою папку и ни с того ни с сего указала на фотографию, приколотую кнопками над ее тумбочкой.
– А это наша баскетбольная команда, прошлогодняя, девчачья. Мы тогда первое место по району заняли. Вот я. Вторая слева. Узнал?
Зашла мама – «мутя», – вспомнил Антон, – и предложила чаю, но Антон отказался и, спохватившись, стал прощаться. Он быстро ушел, и Марина так и не могла ответить на вопрос мамы: зачем он приходил?
А Антон шел полный, кажется, еще большего смятения, томившего его душу. «Слова и дела». Вот она какая!.. А он?.. Ну что же? Как же ему быть? Как поступить? На что решиться?
И, словно нарочно, Антону бросилась в глаза табличка: «Народный суд такого-то участка». И зачем она попалась ему на глаза, эта случайная табличка? Антон зашел и попал в зал, где ожидали объявления приговора. На скамье подсудимых, под охраной двух милиционеров, сидели трое. Около дверей толпились и шушукались молодые парни, сверстники, а может быть, товарищи подсудимых. Через некоторое время судья объявил приговор, по статьям таким-то и таким-то подсудимые осуждаются на такие-то и такие-то сроки. И тогда один из подсудимых, с бычьими большими глазами и таким же бычьим лицом, обернулся в зал и крикнул:
– Уберите Бобика!
Антон понял, что это значит, понял, что Бобик – это кличка кого-то, кто за какие-то провинности должен быть убран, а приказ предназначен кому-то из тех парней, которые шушукались в коридоре.
И тогда вспомнился Витька Крыса и рассказы, которыми он пичкал собравшихся вокруг него юнцов, вспомнилась и песня, которую он пел на вечеринке у Капы.
Только теперь дошел до Антона страшный смысл этой песни. Тут он действительно струсил и в воскресенье в семь был в условленном месте на Девичьем поле.
По правде сказать, он думал, что все будет так же легко и опереточно, как прежде, но получилось все совсем иначе.
На этот раз ехали поздно, под вечер, и Антону стоило большого труда оправдаться перед мамой в этой отлучке.
Теперь с ними ехал сам Крыса и, увидев Антона, сказал:
– Ну что, цыпленок, дрожишь? Только смотри: слегавишь – найдем где хочешь. У мамки под юбкой найдем! Это уж верней уголовного кодекса.
Антон молча выслушал этот наказ, но ему теперь было все равно: все равно ничего не сделаешь и ничего не поправишь. И все его планы о новой жизни оказались пустыми. И тот вечер у памятника Павлику Морозову ушел куда-то, точно приснился, и Марина…