— Выпалываем — которая мешает. А нужную, видишь, и выхаживаем!
Нэфисэ повернулась, чтобы уйти.
Зиннат, видимо, не ожидал, что она будет так сухо разговаривать с ним. Он снова вынул свой фиолетовый платочек, но не стал им обтираться. Надо было как-то задержать ее.
— Прости, Нэфисэ, — сказал он, приложив руку к сердцу, и виновато наклонил голову. — Хотелось поговорить запросто, по душам... Ничего не тая. Конечно, у каждого немало своего горя, особенно в такое время. — Он смотрел на нее умоляюще.
Однако Нэфисэ сделала вид, что не заметила этого многозначительного взгляда. Она отбросила сорванную травинку, отряхнула руки и ответила ему просто, будто ни о чем не догадывалась:
— Конечно! Ведь ты столько изъездил... Наверно, многое можешь порассказать...
Тут она обернулась и окликнула босоногую девочку, половшую неподалеку овес:
— Сумбюль, умница моя, поди-ка сюда! Давай запишем трудодни за эту неделю на доску... — и как ни в чем не бывало приветливо сказала Зиннату: — А ты заходи к нам домой. В последнее время и отец и мать вечерами дома... Старики любят поговорить... Ну, до свиданья.
Когда Зиннат отошел немного, Нэфисэ обернулась. Он шел, не оглядываясь, размахивая здоровой рукой, и в каждом его движении сквозила обида. Нэфисэ, напевая песню, пошла вверх по дороге.
4
Однажды вечером, когда Нэфисэ возвращалась с поля, ее догнала Юзлебикэ. Она странно посмотрела на золовку и покачала головой:
— Смотрю я на тебя и дивлюсь: и чего ты томишься? Тебе не унывать, а радоваться бы надо, что не осталась с полным подолом ребят!.. Ну и характерец! Да такая красавица и разумница нигде не пропадет!
Спорить с Юзлебикэ было бесполезно. По ее понятиям, мир прост и несложен; все лежит на поверхности как на ладони.
— А я и не собираюсь пропадать, — возразила, улыбаясь, Нэфисэ. — Да некогда мне обо всем этом думать, есть дела поважнее.
— Хи, душенька моя, — выпятила губу Юзлебикэ, — будешь голову ломать — в восемнадцать лет поседеешь! — Ее глаза на круглом, красном от загара лице блестели весело и задорно. Все ее плотное тело, крепкая короткая шея, оголенные по локоть руки дышали здоровьем и силой. Держа тапочки под мышкой, Юзлебикэ шла, выпятив могучую грудь, уверенно ступая босыми ногами и оставляя на мягкой дорожной пыли широкие следы.
Нэфисэ невольно залюбовалась ею. Кто бы мог подумать, что она — мать четырех детей!
— Ай-хай, джинги, цветочек мой, — толкнула она шутливо в бок Юзлебикэ. — Как бы ты не сбежала с кем-нибудь до возвращения мужа!
Юзлебикэ весело расхохоталась, отчего лицо ее стало еще круглее, а на крутых щеках появились ямочки.
— Ишь, языкастая!.. А что, очень раздобрела? Хаха-ха!.. Сбежать-то, может, не сбегу, а все-таки, если твой братец замешкается там, того и гляди что-нибудь случится... Ей-богу! — Внезапно она замолчала и задумалась. — Э-эх, это только так кажется. — Потом, глубоко вздохнув, сказала: — Заботы меня, душенька, одолевают в последние дни. С прополкой запаздываем. Как бы сорняки не заглушили просо. Тут сенокос подходит, там жатва. Не успеешь оглянуться, озимые надо будет сеять, молотить, хлеб вывозить... Как подумаю — сердце так и защемит. А на тебя посмотрю да на глухого черта Бикмуллу, так прямо зависть берет. Моя-то бригада отстала от вас. И хлеба у вас лучше моих... Ты, кажется, и пары кончаешь?
— Завтра закончим. А просо мы по третьему разу пропололи.
— Завтра, говоришь? Ну вот, так и есть! — с беспокойством выкрикнула Юзлебикэ. — Не больно тут раздобреешь. — Но, взглянув на шагающих впереди загорелых, здоровых девушек из своей бригады, снова оживилась. — Видишь, какие они у меня? Каждая трех стоит! Погоди, вот придет жатва, заставлю я вас поплясать!
Нэфисэ посмотрела на Юзлебикэ, на ее смешно нахмуренные брови и расхохоталась:
— Ага, обидно? Не хочется плестись в хвосте?! Что ж, поторапливайся... А в жатву еще поглядим, кто кого плясать заставит!
Впереди показалась деревня. Юзлебикэ замедлила шаги и, повернувшись к Нэфисэ, мягко сказала:
— Скоро ты забыла родной дом. Не мешало бы дочери и к отцу заглядывать!
— Не могу свободного времени найти, джинги. То сев, то прополка... Так дни и проходят.
Юзлебикэ настороженно поглядывала на золовку:
— Очень хочется посидеть, поговорить с тобой... Пойти к вам — так и у меня заботы. Да при стариках и не поговоришь.
— Какие еще заботы? Нет ли от брата плохих вестей?
— Нет, от мужа таких известий не было... Зиннат вот вернулся... Сама знаешь, одинокий он. Я ему и заместо матери и заместо сестры.