Нэфисэ взглянула на худые руки Мэулихэ, и ей стало безмерно жаль старушку. Тяжело ей трудиться наравне с молодыми. Но что же делать? Бригада должна убрать до вечера хотя бы по пятнадцать соток на человека! Нэфисэ ласково коснулась ее плеча:
— Мэулихэ-апа!
Так подходила она к каждой и окликала:
— Зэйнэпбану!.. Карлыгач!.. Вставайте! Пора начинать!
Мэулихэ привстала с трудом, но тут же схватилась за поясницу и застонала:
— О-ой, как ломит... — Она повела глазами по сторонам. Другие еще и не поднялись...
Зэйнэпбану не в силах была раскрыть глаза. Облизывая пересохшие губы, она взмолилась к Нэфисэ:
— Ой, душенька! Хоть еще минуточку...
Пока Нэфисэ, бегая по хрусткой стерне, будила остальных, Зэйнэпбану снова заснула. Притихла и Мэулихэ. Нэфисэ тревожно посмотрела на поля Аланбаша, которые начинались сразу за речкой. Там еще не поднимались. Нэфисэ крикнула во весь голос:
— Гей! Стахановки «Чулпана»! Весь район смотрит на нас! Вставайте быстрей!
Под всеми суслонами закопошились. Девушки, потягиваясь и растирая поясницы, наскоро умылись и заспешили каждая на свою полоску.
С завистью проводили они глазами мальчика из бригады Бикмуллы, который проехал на лобогрейке к соседнему участку. Апипэ даже глубоко вздохнула, вспомнив, что до войны почти весь хлеб убирали машинами.
— Эх, бывало, в момент жатву заканчивали! У хороших людей и сейчас хлеба комбайнами да жнейками убирают, — скосила она зеленые глаза на Нэфисэ. — Ходишь ты везде, а нет того, чтобы выпросить в МТС хоть один комбайн! Хоть бы свою колхозную лобогрейку получить! — усмехнулась она.
— Ну, сейчас не до разговоров! — оборвала Нэфисэ. — Давайте-ка, пока аланбашцы не проснулись, наворочаем штук пятьдесят снопов. На лобогрейку мало надежды: их две на три бригады.
— Почему бы Гюльсум не приехать к нам с комбайном?
— Потому что этого в договоре не записано. У нее и без того работы по горло. Скажешь спасибо, если молотить поможет.
А Зэйнэпбану уже принялась жать. Широко расставив ноги, она захватывала при каждом взмахе серпа огромные пучки пшеницы. Как всегда, она сразу вырвалась вперед. В крепкой ее поступи, в движении могучих загорелых рук было столько силы и стремительности, что восхищенные подруги невольно тянулись за ней. А Зэйнэпбану двигалась все вперед и вперед, и пшеница, казалось, сама уступала ей дорогу, падала, перекатываясь крупными волнами, по левую ее сторону. Громадный, с добрую бочку, сноп, как игрушка, вертелся у нее в руках.
Многим из девушек никогда до этого не приходилось жать серпом. Оставшиеся со времени единоличного хозяйства серпы домовитые хозяйки давно уже, завернув в вышитые нарукавники, сунули в угол чердака. Если б не война, колхозной молодежи оставалось бы лишь удивляться, глядя на лунный изгиб серпа, с каким терпением, почти по зернышку приходилось их дедам собирать урожай. А нынче вот, подобно партизанам, снявшим чехлы со старинных ружей, пришлось и хозяюшкам взяться за серпы.
Нелегко было Нэфисэ и ее девушкам в первый день жатвы: ломило поясницу, острые зубья серпа не раз срезали кожу с пальцев, словно шелуху с картофелины. Однако поясницы скоро привыкли, а пальцы — они заплаток не требуют, тоже быстро зажили. Во всяком случае, молодежи, привыкшей иметь дело со сложными машинами, не очень трудно было освоить старинную «технику». И вот сегодня, на пятый день жатвы, они уже не отставали от опытной жницы — Мэулихэ-апа.
2
Время уже давно перевалило за полдень, жара стояла нестерпимая. Горячий ветер обжигал губы, опаленная, трескалась на руках кожа, пересыхало во рту. Девушки то и дело посматривали на белое облачко, недвижно повисшее вдали.
— Эх, подвесить бы его над головой! — вздыхали они.
Но работа спорилась, несмотря на жару. Поначалу все торопились только догнать Зэйнэпбану, но потом, видя, как заметно убывают несжатые полосы, разохотились: «Ведь этак мы до вечера и закончим!..»
Особенно подбодрило их появление председателя колхоза. Сдвинув на затылок свою серую шляпу, он принялся вымерять шагами сжатый после обеда кусок.
— Тридцать один, тридцать два, тридцать три... Вот это да! А солнце вон где! Тридцать девять, сорок, сорок один... Вот это, скажу я вам, работа!
Ему никто не ответил, да он и не ожидал ответа, шагал довольный, разговаривая сам с собой. Подойдя к Зэйнэпбану, Тимери снял верхний сноп с суслона и высоко поднял его.
— Погляди, а! — покачал он головой. — Ну, хоть на выставку в Москву посылай, — ни один колос не выпадет!.. Спасибо вам, детки! Обрадовали вы меня... И пшеница хороша, и жнете хорошо... не сглазить бы только. Тут хватит и государству сдать, и на фронт отправить, и самим останется. Ежели закончим в добром здравии до праздников, будет вдоволь и на пышки и на оладьи... И еще дополнительную оплату получите... — Он помолчал и, словно убеждая кого-то, добавил: — Думаешь, сама по себе такая пшеничка выросла? Как бы не так! Да ты погляди: ведь зернышко к зернышку, как янтарь!