Нет, это был не прежний восторженный, легковерный юноша. Перед Мансуровым сидел двадцатичетырехлетний мужчина, офицер, который прошел тяжкий путь войны, выдержал схватку со смертью. Мансуров думал, радуясь: «Вырос джигит! Пожалуй, такую науку он бы ни в одном институте не постиг».
— Издавна существует мнение, — продолжал Хайдар, — что человек на войне черствеет, грубеет, что в нем берут верх дикие, животные инстинкты. На первый взгляд это как будто бы так. Действительно, война как будто топчет все чистое, святое. Однако это только на первый взгляд. Советский солдат беспощаден к врагу, сердце его превращается в камень, когда он идет на смертный бой. Но это же сердце обливается кровью, когда немецкие самолеты пролетают в сторону Москвы, словно они крылом его задели; это сердце разрывается на части при виде горящей деревни. Когда мы, бывало, входили в освобожденное от врага село, хотелось обнять, как родного человека, первую придорожную березку. — Хайдар внимательно взглянул на Мансурова. — Вы не думаете, что я стал слишком сентиментальным?
Мансуров засмеялся.
— А что? Тебе самому так кажется? — Привстав, он бросил в пепельницу окурок. — Нет, Хайдар, не думаю. Несчастлив тот, у кого нет родного края, о котором он может тосковать, нет любимого человека, увидеть которого он стремится, — сказал он, закуривая новую папиросу. — Советского солдата вдохновляет гуманнейшее чувство защиты родины. Большевики всегда были гуманистами и воспитывали в народе лучшие качества, присущие свободному человеку.
— Да, да!.. — воскликнул взволнованно Хайдар. — Любовь к родине — великое, несравненное чувство, которое в тяжелые для страны дни разгорается еще ярче, раскрывает еще глубже значение и смысл жизни. Я понимаю теперь, когда Герцен в темные ночи России забил призывно в «колокол», им руководило то же священное чувство.
Мягкий голос Хайдара напрягся от волнения.
— Я видел, как простой деревенский парень, вчерашний колхозник, не задумываясь, бросился к вражескому доту и закрыл своим телом амбразуру, откуда строчил пулемет. Я видел, как совсем юный комсомолец бесстрашно кинулся в гущу фашистских головорезов. Некоторые скажут: исступление! Порыв! А я говорю: высшая форма проявления патриотизма! Все светлые, большие чувства, владевшие душой подлинного героя, вспыхивают в нем в этот миг ярким пламенем. И знаете, Джаудат-абы, те юноши-герои кажутся мне вестниками коммунизма, пришедшими встретить нас из будущего...
— Ты, дружок, как вижу, даже побыв в горниле войны, остался неисправимым романтиком, — засмеялся Мансуров. — Никакие снаряды, видно, не смогли вышибить этого из тебя. К какому же ты пришел заключению?
Вместо ответа Хайдар начал читать стихи:
— Деревенский парень, который закрыл своим телом амбразуру, впервые услышал прекрасные слова Тукая от учителя. Учитель же пробудил в нем и первое чувство любви к родине! Я горжусь тем, что я учитель. Там, на фронте, я много думал о детях, скучал по ним. И если мне довелось остаться в живых, то не только для того, чтобы отдыхать, попивая айран.
Мансурову была по душе горячность молодого человека.
— Это хорошо, что работа педагога для тебя не случайное дело. — Мансуров по привычке взглянул на часы, чем очень смутил Хайдара.
— Я утомил вас, Джаудат-абы? Вы знаете, и в окопах и в госпитале я передумал о многом, но рассказываю вам первому обо всем...
— Я слушаю с большим вниманием, Хайдар, — успокоил его Мансуров. — У меня есть время.
— Ну, значит, мое счастье!.. Мы говорили о воспитании молодежи. Так вот, подумайте, какими невиданными темпами шагали до войны наши колхозы! Как росло их благосостояние, развивались экономическая мощь и техника! Можем ли мы то же самое сказать о культуре? По-моему, нет. Возьмем хотя бы такой вопрос: большинство колхозной молодежи получает семилетнее образование. А потом? С таким образованием далеко не уйдешь...
— А что ты предлагаешь?
— Мне думается, Джаудат-абы, нам и в этом следует взять пример с города. Почему бы не открыть в колхозах вечерние школы? Пусть молодежь без отрыва от работы получает законченное среднее образование.
Мансуров встал и начал ходить по комнате.
— Хорошая мысль! — сказал он, останавливаясь перед Хайдаром. — И не так уж сложно будет ее осуществить.