— Затем, минут через двадцать — двадцать пять, появилась еще одна женщина. Высокая, она очень торопилась, почти бежала.
— Так. Тоже звук шагов?
— Да. Низенькие, даже когда идут медленно, все равно семенят, а эта женщина шла довольно быстро, но у нее длинный ровный шаг. Даже степенный, что ли.
— То есть, если я правильно понял, походка примерно такая же, как у манекенщицы?
— Да, именно. Скорее всего, она «умеет ходить». Либо работала демонстратором одежды, либо долго вращалась в высшем свете.
(Полицейские — идиоты, — подумал Кунз. — Этот слепой — настоящий клад. Вот бы все свидетели были слепыми музыкантами. У меня здорово облегчилась бы работа. Если, конечно, он ничего не путает.)
Эта женщина подошла к «плимуту» и села в кабину. Примерно через пару минут послышался треск разбивающегося стекла, а затем, почти сразу, звук клаксона. Видимо, она убила его, и он повалился на руль. Но вой сразу же стих. Однако она еще полминуты сидела в машине. Потом вышла, открыла багажник, взяла что-то или посмотрела внутрь, а затем захлопнула его и ушла. А еще через несколько минут уехал рефрижератор. Они видели убийцу.
Последняя реплика застала детектива врасплох.
— Кто?
— Те, кто сидел в грузовике.
— Почему вы так уверены?
— Они никогда не уезжали среди ночи. Никогда. Это был единственный раз. Найдите их, и получите подробное описание.
— Спасибо, — кивнул Франциск. — Вы, действительно, очень помогли мне.
— Он говорит, что был рад оказать вам эту помощь. В его положении не так часто удается быть замеченным. «Маркиз».
— Что?
— Он сказал, сейчас по улице едет «меркьюри-маркиз» шестьдесят седьмого года.
— Вы позволите? — спросил Франциск, подходя к окну.
— Конечно, — девушка улыбнулась. — Он никогда не ошибается.
Детектив же пока вообще не слышал звука мотора — все заглушала музыка, льющаяся из приемника. Протиснувшись к стеклу, Кунз наклонился и стал всматриваться в сумерки. Теперь и он различил шум двигателя. Он был настолько далекий и слабый, что Франциску показалось невероятным, как старик вообще услышал его. Две фары вспыхнули в конце улицы, озарив ее ярким белым светом, разогнав сгущающуюся темноту. Машина быстро проехала мимо и повернула за угол, моргнув красными задними фонарями. Это был темный «меркьюри-маркиз».
Франциск отошел от окна и посмотрел на девушку. Она улыбалась.
— Да, — сказал детектив, вздергивая брови. — Прошу прощения, но, признаться, я сначала не очень поверил во все эти подробности.
— Я понимаю, — кивнула она. — Это, действительно, очень непросто.
— Не то слово, — подтвердил Франциск. — Почти невероятно.
— Да.
— Еще раз огромное вам спасибо.
— Не за что, пойдемте, я провожу вас, — девушка вновь улыбнулась.
Они прошли через гостиную и остановились у двери.
— Простите, — обернулся к девушке детектив. — Может быть, вы пообедаете со мной завтра?
Она засмеялась и покачала головой.
— Мне не хотелось бы вас огорчать, но, боюсь, ничего не получится. Я работаю днем.
— Ну вот, — сказал Кунз. — Как только заходит речь об обеде, все девушки почему-то сразу же удар#ются в работу. Ну, не странно ли, а?
— Да, наверное, — улыбнулась она и добавила: — Но я могла бы с вами поужинать.
— В самом деле? — удивился детектив. — Так, в котором часу?
— В пять я заканчиваю работу в казино «Голубая лагуна». Мы могли бы встретиться там.
— Отлично, — обрадовался он. — Я обязательно приду.
— Да, кстати, — она стала серьезной. — Этот рефрижератор принадлежит компании «Межгосударственные грузовые перевозки». Я видела его несколько раз, когда уходила на работу.
— Чудесно, — кивнул детектив. — Это очень облегчит мне задачу. Очень. Кстати, как вас зовут?
— Дайана, — улыбнулась она и протянула ему ладошку.
— А я…
— Я помню, Джон Гаррисон.
— Да, — кивнул он, пожимая руку. — Именно…
… Мейроуз вышла из ультрасовременного здания международного аэропорта Маккарейна в Лас-Вегасе. Яркое солнце ослепило после тяжелой нью-йоркской пасмурной осени. Асфальт отражал белый свет, и казалось, от него поднимается сияние — знамение свыше. предопределяющее поездку Мэй, сулящее удачу. Жаркий воздух, плотный как вода, облепил тело. Он стеснял движения, мешал идти, кружил голову.
Мейроуз пожалела, что надела темный костюм. На палящем солнце одежда превратилась в рыцарские доспехи, раскаленные пустынным зноем. Выгоревшее небо казалось безумно высоким. Редкие блекло-голубые мазки только усиливали это впечатление.