Второе, на что я обращаю внимание, — это то, что фонарь, мимо которого мы проходили, больше не горит.
* * *
На другой день мне слегка не по себе, если честно. Сам не знаю отчего. На меня это не похоже. Обычно я довольно хладнокровный парень, отношусь ко всему философски и все такое. Но, сам того не замечая, я заваливаюсь в паб еще до полудня, чего за мной обычно не водится (по крайней мере, по будням, если, конечно, на будний день не выпадает праздник) и к вечеру успеваю прилично нагрузиться. Я сижу один за столиком в дальнем конце помещения, опустошаю пинту за пинтой. Часа в три в паб заваливается Клайв, я выпиваю и с ним пару раз, но все проходит тихо. Я не особо разговорчив, и в конце концов он уходит играть в пул с каким-то мужиком. Забавно вообще-то получилось: какой-то напыщенный задрот зашел сюда по ошибке, думал играть на деньги. Клайв размотал его как мальчишку.
Так вот, сижу я тут, размышляю, пытаюсь понять, откуда во мне это странное чувство. Может, дело в том, что я встретил людей, которых собирался обокрасть? Обычно такого не случается. Я просто прибираю к рукам барахлишко, которое валяется в чьем-то чужом доме. Оно становится моим, и я делаю с ним все, что захочу. Я вижу в побрякушках только их цену. Но теперь я знаю, что украшения принадлежат той женщине в шляпе. И что сестра База смотрит телик, который раньше принадлежал той девочке, которая смотрела на меня. Ладно, она та еще страхолюдина, но быть уродкой — это уже само по себе плохо, а тут еще кто-то крадет твою любимую вещь.
А может, это тоже на меня повлияло. Девчонка меня видела. Ей, конечно, не с чего думать, что какой-то мужик с улицы и есть тот вор, что перевернул весь их дом вверх дном, но мне это все равно неприятно. Как было неприятно увидеть мистера Пзловского в «Джанкшен». Вы бы тоже на моем месте не хотели бы, чтобы люди получили возможность выстроить такую логическую цепочку.
Решив, что дело, наверное, в этом — в том, что они меня видели, — я чуть расслабляюсь. Передо мной стоит новая пинта, а в правой руке я сжимаю свой камушек. Он так уютно лежит там, у меня в кулаке, пальцы обнимают его, и это тоже помогает мне успокоиться. Это типа четок для снятия напряжения: я просто чувствую себя лучше, когда держу его в руке.
И вдруг я понимаю, что у меня в голове засело кое-что еще. Я хочу найти те украшения. Но я не обязан продавать их поляку.
Он все еще жаждет их заполучить, знаю. Он уже звонил мне дважды, спрашивал, нет ли у меня еще, и намекнул, что речь идет об очень серьезных деньгах. Но теперь, обдумав все как следует, с камнем в руке и без бубнящего База под боком, я понимаю, что хочу украсть эти штуки для себя. В прошлый раз я почти не участвовал в их судьбе. Баз нашел побрякушки, взял их, продал поляку.
Если обладание маленьким кусочком камня приносит мне такое удовлетворение, то что я почувствую, завладев серебром? Не знаю… но хочу узнать.
Именно поэтому в субботу вечером я отправляюсь туда. Один.
* * *
Фургон я паркую в пять и каждый час выхожу на разведку. Хожу туда и обратно, по обеим сторонам улицы. Если, конечно, кто-то не сидит у окна все это время и не смотрит на прохожих, то я каждый раз будто бы другой человек. Как бы то ни было, я пытаюсь сам себя в этом убедить. Правда в том, что я сделаю это, несмотря ни на что.
Сейчас вечер субботы. Как минимум девчонка должна выйти погулять. Может, мамочка с папочкой тоже куда-нибудь соберутся: в ресторан, в кино, неважно. В худшем случае я просто дождусь, пока они все лягут спать, и попытаюсь влезть через заднюю дверь. Я не любитель таких проникновений. Стараюсь их по возможности избегать. Никогда не знаешь — вдруг нарвешься на какого-нибудь «героя-одиночку», который мечтает засветить свою физиономию в местной газете? Клайву однажды так не повезло, пару лет назад. Пришлось лупить парня целую вечность, пока тот не упал. После этого Клайв еще три месяца не ходил на дело. Такое выбивает из колеи. Да и рискованно это. Одно дело — кража со взломом. Нанесение тяжких телесных — совсем другое. Копы расклад знают. От мелких краж никуда не денешься, страховая все равно все возместит, так что особого вреда никому не будет. Но тяжкие телесные — это уже крупняк. Я не хочу заходить в дом, пока там кто-то есть. Но, проходя мимо него в третий раз, понимаю, что если придется, то я это сделаю.
А потом, в половине восьмого, передняя дверь открывается.
Я сижу в фургоне, спрятанном за углом, но вижу дом в зеркале заднего вида. Дверь распахивается, и на улицу выходит девчонка. Она идет по тротуару до упора, сворачивает налево и уходит дальше по улице.