– «За это Густаву полагается штраф, – решила вставить хозяйка дома. – Именно такие слова произнес про себя Шпицхирн: штраф за все хлопоты по милости этого капризного типа». И вот Шпицхирн, соответствующим образом подкрасив Густава, благо косметики в достатке, подкладывает его в оцинкованную ванну морга. Тот вынужден терпеть и вонь формалина, и холод – но на какие муки не пойдешь ради миллиона! – дожидаясь визита в покойницкую самого Менле, пожелавшего видеть труп. «Прошу вас, побыстрее, герр Менле, во-первых, вас никто не должен здесь видеть, и, второе, у меня уже заказаны билеты на самолет, отлетающий в Южную Америку». Шпицхирн не дает Менле опомниться – яркий луч карманного фонаря выхватывает из темноты мертвенно-бледное тело, Менле удовлетворен, дипломат с деньгами передан Шпицхирну, как и было договорено.
– Насколько я понимаю Менле, – произнес в присущей ему цинично-спокойной манере профессор Момзен, – наверняка он вычтет из полагающейся Шпицхирну суммы стоимость этого самого дипломата.
– Недурно! – оценил юмор и проницательность профессора сын хозяев дома, бросив многозначительный взгляд на мать. – Я, впрочем, предлагал, чтобы оба мошенника, взяв труп, так сказать, напрокат, заглянули к Менле, причем у Густава хватило бы наглости представить живого Куперца как своего помощника: «Поймите, мне ни за что бы не дотащить его до вас в одиночку. Это мое доверенное лицо. Абсолютно надежный человек». Признаюсь, мама, твой вариант все же лучше. Но мы все-таки должны выслушать и альтернативную версию герра Канманна.
– Я предлагаю…
Что кошкам до злокачественной опухоли, именуемой «человечеством», и ее проделок на планете? Разве пресловутое человечество – не жалкий эпизод в ее истории? Вынуждена признать, что и мы, кошки, – явление мимолетное. Хоть и трудно представить себе пролетающую мимо кошку. Вот крадущуюся – пожалуйста. Вам никогда не доводилось видеть, как кошка крадется вдоль края крыши? Как неслышно переступает лапами, как, почуяв нечто неведомое, невидимое, вдруг замирает на полушаге с приподнятой лапой, словно изваяние, чуть повернув голову в сторону с выражением озабоченности на мордочке… Да, кошки большие эгоисты. Да, мы обожаем себя. Но разве это так уж и непонятно? Разве есть на свете что-нибудь или кто-нибудь ценнее и неповторимее нас? Что может быть ценного и неповторимого в версии, представленной этим герром Момзеном, к тому же владельцем мерзкого, ужасного и вечно простуженного мопса, которого, к счастью, он оставляет дома перед тем, как отправиться сюда? Куда интереснее то, что я могу рассказать из вычитанного мной на половинке вырванной из книги страницы. Но пусть уж выскажется этот поклонник мопсов. Пусть попотеет, выдавая свою историю за самую лучшую. Кошки – вежливые создания. Уже хотя бы потому, что не наделены речью.
– …вариант, заключающий в себе крутой поворот, отличающий хорошую комедию, то есть прием обманутого ожидания в третьем акте. Иными словами – в третьем акте…
Хотя могли бы. Говорить. Кошки.
– …ход событий идет как бы сызнова, трансформируясь в комедию. Сейчас я как раз и попытаюсь воссоздать перед вами третий акт. Ему свойственны черты гротеска, но разве не гротескна жизнь? Возможно, представляемая мной версия как раз выхвачена из жизни.
Итак, все начинается с того, что Шпицхирн дарит Густаву на день рождения выполненную из мрамора голову флоры. Об этом в книге упомянуто, скорее, вскользь. Соблюдены лучшие античные традиции, индивидуальный заказ – Шпицхирну пришлось слегка издержаться. Голова римской богини изготовлена не из какой-то там спрессованной мраморной крошки, а высечена из настоящего каррарского мрамора. Густав давно мечтал заиметь такую, и отныне Флора красуется на ручной работы серванте, где Густав хранит запасы коллекционного шотландского виски. Вам, несомненно, известно такое понятие классической драмы, как «трагическая ирония». Вот и здесь она присутствует. «Тебе не кажется, – спрашивает его Шпицхирн, – что однажды она возьмет да и свалится оттуда?»
Захваченный сюжетом читатель, как водится, вскоре забывает эту краткую фразу. Шпицхирн с Густавом перебирают один за другим планы инсценировки убийства. Даже обычное убийство очень нелегко превратить в идеальное. А уж о том, чтобы инсценировать идеальное убийство, и говорить нечего. В конце концов оба – собственно, речь идет о Шпицхирне – возвращаются к первоначальной идее отравления, навеянной Шпицхирну шекспировской трагедией. Причем основная роль отводится яду, тому самому яду, приняв который Густав на некоторое время превратился бы в покойника. Шпицхирну предстоит столкнуться с опасениями Густава, и ему стоит немалых усилий убедить последнего в полнейшей безопасности. Да, чуть было не забыл: Шпицхирн рассказывает, что об этом яде, вернее, об этом «химическом веществе» или «фармацевтическом препарате» – Шпицхирн предпочитает использовать эвфемизмы – он узнал на одном из недавних конгрессов частных детективов.