– Вы верите, – поинтересовался я, – что, вероятно, этот ее отчим…
– Думаю, вряд ли, – понял меня с полуслова Доман, – вы просто не видели этого недо…
И, поняв, что вот-вот выйдет из рамок приличия, герр Доман осекся.
– Понял, – пришел к нему на помощь я. – Понял.
– Из-за каких-то разногласий по поводу денег – нет, – продолжил телеведущий. – Тут, скорее, по несколько иным причинам.
– По каким же?
– По словам несчастной Корины, в этой семейке царил самый настоящий беспредел. И то, что девушке все же удалось кое-чего добиться в жизни, не пасть окончательно, – чудо. Нет, скорее, не чудо, а просто жесткое неприятие порочных устоев.
– Но ведь из-за этого…
– Нет-нет, я имею в виду другое. Корина открыто ничего не говорила, лишь намеками. В общем, этот ее отчим был… как бы это сказать… ну, не совсем к ней равнодушен, что ли.
– А она к нему соответственно равнодушна?
– Именно. Именно так все и было.
– Известно ли вам, – решил огорошить его я, – что результаты вскрытия показали, что Корина была на четвертом месяце беременности?
Да простят меня мои слушатели, я до сих пор об этом умалчивал.
У Домана отвисла челюсть.
– Но это ведь… Нет-нет, разумеется, мне об этом ничего не было известно, – ответил он после паузы.
– Как долго вы знали Корину?
– Она пришла к нам, едва ей исполнилось восемнадцать. Мы принимаем только совершеннолетних. То есть без малого год назад.
Поблагодарив герра Домана, я откланялся.
А теперь – я слышу сигналы – пора перейти в гостиную. Жуть, да и только, вот что я вам скажу. Этот скрипичный квартет Бартока – настоящий Эверест. И все же не решиться ли нам взойти на него? Строго говоря, вам следовало бы позаботиться о более искусном альтисте, чем я.
– Но вы, – возразил герр Гальцинг, – вы даже Равеля одолели.
– Скорее, делал хорошую мину при плохой игре, – вздохнул земельный прокурор д-р Ф.
На этом заканчивается первая часть истории земельного прокурора д-ра Ф. о «Золотой осени».
Семнадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он продолжает рассказ о «Золотой осени»
– Я так до конца и не оправился от скрипичного квартета Бартока, который мы исполняли в тот четверг, – признался земельный прокурор д-р Ф.
– Но вы вопреки всему выдержали испытание, – сказала хозяйка дома.
– Вот именно, – согласился земельный прокурор, – именно «вопреки всему». И вышло еще хуже, чем с Равелем.
– Не любите Равеля?
– Напротив, напротив! – воскликнул д-р Ф. – Были в моей жизни периоды, когда мне казалось, что я не могу жить без музыки Равеля. Когда я никого, кроме него, слушать не мог. Мало композиторов, о которых я мог бы со всей ответственностью заявить, что знаю каждую их ноту. Кроме Брамса, это Равель. Но не Моцарт! И представить не могу подобного! Нет-нет, только не Моцарт. Согласен, Равель иногда кажется легковесным, и даже Брамс может таковым показаться. А что еще объединяет их? Думаю, есть нечто. И тот, и другой отвечают за каждую свою ноту, каждый звук выстрадан ими. Их музыка осенена самим Богом.
– Ну и что же было дальше с «Золотой осенью»?
Доктор Ф. откинулся на спинку кресла.
– Итак, отчим Корины оказался не очень-то словоохотлив, скорее, как выразились допрашивавшие его следователи, «из него клещами приходилось слово вытягивать». И хотя жизнь этого отчима – звали его, кстати, Хорст Унгерау – состояла главным образом из просиживания домашнего кресла, в котором он часами дымил самокрутками, визит полиции явно подпортил ему настроение, и он первым делом постарался' убедить следователей, что, дескать, ему нечего заявить им для протокола. Впрочем, о его отношении к государству и правоохранительным органам можно было судить уже по его библиотеке, если ею считать огромную кучу книг на полу у продавленного кресла. Названия их говорили о ярко выраженном антиавторитарном и антикапиталистическом складе ума хозяина. «С привкусом буддизма, – как предположил один из следователей, – о чем недвусмысленно свидетельствовал и наполнявший квартиру специфический запах».
Попытаюсь восстановить в памяти строки протокола этого допроса.
Следователь: Ваша дочь или, вернее, приемная дочь, то есть фройляйн Корина Кергль, была убита.