— Зачем туда? — переспросил Александр Васильевич. — Извини, я немного отвык от Москвы… так что думаешь — началось?
— Либо началось, либо закончилось, — без раздумий ответил я. — Мы же не знаем, чьи они, — я кивнул в сторону техники. — Может, очень даже не наши.
— А такое возможно?
— Я бы не удивился, — я хмыкнул. — Пойдем уже, а то в толпу угодим, не одни мы такие умные.
Некоторые зрители тоже успели оценить обстановку — и потянулись в сторону «Аэропорта». Пока их было мало, но если мы простоим на месте ещё с десяток минут — идти придется в густой толпе. А мне не хотелось ходить толпой на виду у автоматических пушек боевых машин. Там, конечно, всего 30 миллиметров калибр, но безоружной толпе и этого хватит с лихвой.
Я не мог по силуэту различать советские боевые машины; к тому же где-то читал, что у них основное отличие было в вооружении — на какую-то из версий умельцы из секретных КБ сумели запихнуть стомиллимитровое орудие. И я вполне мог путать автоматическую 30-миллиметровую пушку с автоматическим же крупнокалиберным пулеметом — впрочем, тем, кто оказывался под их огнем, было без разницы, из чего именно по ним стреляют. Результат всё равно один — несовместимые с жизнью ранения.
Отец Аллы послушался меня, и мы торопливо пошли в направлении области.
— Лучше, конечно, было бы уйти в сторону соседних веток метро… — пояснил я своё решение. — Но чтобы добраться до «Беговой», надо по переходу на ту сторону проспекта перебираться, а я бы на их месте выставил бы в переходах посты охраны… чтобы никто глупостей не сотворил. А до «Рижской» идти пешком долго, неизвестно, что может случиться за это время. Интересно, как они столько войск сумели сюда доставить?
Последний вопрос я пробормотал вполголоса, но Александр Васильевич меня услышал.
— Тут же Ходынка рядом, — ответил он. — Вон, посмотри, там кто-то ещё на посадку заходит.
Он показал в нужную сторону, я всмотрелся — и действительно увидел темный силуэт большого самолета с яркими посадочными огнями. Мне стало немного стыдно — я должен был помнить, что тут до самых святых девяностых летали самые настоящие самолеты, и лишь потом товарищ Лужков со своими присными добился закрытия исторического аэродрома, потому что на этой вкусной земле можно было построить многоэтажных уродцев и хорошо заработать на их продаже. План, кстати, сумели реализовать — правда, кажется, не при Лужкове, а при его преемнике. Собственно, поэтому я и помнил этот район исключительно как огромный человеческий муравейник, спроектированный какими-то инопланетянами, а не как огромный пустырь, способный принимать транспортные самолеты военной авиации.
Зная, куда смотреть, я теперь видел, что посадки ждут сразу несколько бортов, которые неторопливо нарезают круги в воздухе. Вот тот самолет, который я увидел первым, коснулся невидимой взлетно-посадочной полосы — и из круга сразу же вышел следующий.
И мне всё-таки хотелось надеяться, что это приземляются условные «свои», а не те, кто решил во что бы то ни стало помешать планам соратников Валентина.
— Таксофон… — сказал я. — Надо позвонить домой, предупредить, что с нами всё в порядке.
— Зачем? — недоуменно спросил Александр Васильевич. — Вряд ли они так быстро узнают, что тут по Москве войска разъезжают.
В его словах был смысл, но я привык мерить события совсем другой меркой. В далеком будущем о танках на Ленинградском проспекте стало бы известно всем желающим чуть ли не до приземления первого самолета на Ходынском поле, ну а дальше паника только бы нарастала. У людей были бы поводы очень волноваться за своих родных и близких, которые невольно оказались в центре таких пугающих событий, и тут обычный звонок с сообщением «я в порядке» был бы очень кстати. Ну а сейчас… Впрочем, и сейчас в распоряжении советских людей имелся очень быстрый способ передачи информации, тем более такой сенсационной.
— Елизавета Петровна, — напомнил я. — Думаю, она уже в курсе. Подруги, подруги подруг, сослуживцы бывшие — кто-то обязательно увидит всё это и поспешит сообщить остальным. А по телевизору про такое точно не скажут, конечно.
— Да? Ну ладно… если считаешь нужным.