онимал... - У ТЕБЯ БЕЗДУШНАЯ ТЫ СКОТИНА ЕСТЬ ГХЕБЕНОК!? - сокрушался мэр, - Должен был быть...но он и его мать... скончались... - Говорухину было тяжело говорить, и он выдавливал из себя слова, как выдавливают прыщи или гной. Долгоруков старший сильно призадумался. Вена на его холодном и толстом лбу выступила и снова спряталась, а Говорухин добавил: «Твой сынок...убил невинную девочку...ну а хер ли...кровь-то чужая...плод бессонных ночей...постоянной заботы...труда...и жертвенности...и грядущих счастливых дней...мечтаний о глазах...переполненных слезами гордости...и радости...след прожитой жизни...а он это... перечеркнул... и ты еще спрашиваешь... видимо когда много убиваешь...уже не замечаешь... Долгоруков старший на мгновение насупился, будто бы искал что ответить. Наконец, он переспросил: «ПОДМЕТЕЛКИН? ГХЕБГХОВ!? КИГХИЛЕНКО!?» - Сионистские... мудрецы во главе... с Дональдом... Даком, - ответил Говорухин, он устало вздохнул, а потом кинул ремарку, - видел бы ты своё лицо... Хах - Ничего... НИЧЕГО.... Мы всё испгхавим! - Долгоруков старший кипел от злости. - И что... вы будете делать? - Говорухин задал вопрос, чтобы не потерять сознание. - О, тебе не нужно об этом знать... - мэр отрезал резко, будто бы в своем возбужденном состоянии и размягченном сердце он успел сообразить план, и в любом другом случаем мог бы действительно испугать своего собеседника, - Заканчивайте с ним. - приказал он своим помощникам, и от его растерянного тона не осталось и следа. Звонок выключили. Смартфон убрали в карман. Громила, что держал его, приобнял его за плечи, а потом прошептал: - Что меня всегда привлекало в смерти, так это то, что она очень интимна. - шептал он, затем поцеловал Говорухина в лоб, и добавил, - не волнуйся, будь сильным. Мне нравится... растягивать процесс, - Алексей сник, и громила продолжил, - каждый умирает одиноким. Чем-то это напоминает рождение. По крайней мере, когда я убиваю, то всегда стараюсь обставлять это, как рождение. Процесс, в котором участвуют всегда двое. - В «Голландском штурвале»...тоже двое участвуют..., - Алексей прокашлялся, надо было оставить за собой хотя бы достоинство, - вон она...ролевая модель твою мать... - Хмм.., - громила переглянулся со своим коллегой, - никогда не думал об этом прежде. Спасибо за пищу для размышлений. Алексей что-то пробубнил в ответ и краем глаза заметил сверкнувший в темноте огромный нож. - Ты в своего напарника... тоже любил втыкать длинные предметы... - устало пробурчал Говорухин и усмехнулся. - Тссс, - пальцем показал громила, и снова перешел на шепот, его коллега стоял в сторонке, и оглядывал дворик, - не бойся... Громила сел на колени и посмотрел Алексею в глаза. Вместе с тем, Алексей почувствовал острую боль в боку, усиливавшуюся с тяжестью, коя бывает при передвижение тяжелого груза. Алексей посмотрел на свое туловище. Нож вошел по рукоять. Во рту он почувствовал соленый привкус крови. - Дай... я тебе...на ушко..шепну..., - откашлял он, - Что же? - в экстазе произнес громила, - А ты...накло...нись Громила наклонился одним ухом ко рту Алексея, и в следующий момент почувствовал, как в него вцепились зубами. Алексей сжал челюсть и повалился на земь. Сквозь забытие он, будто контуженный, приглушенно слышал ругательства и крики. Потом он ощутил, как его челюсти пытаются разомкнуть, а двое громил пытаются решить что с ним делать: «ОН МНЕ МОЧКУ ОТКУСИЛ! ДА НАХЕРА ТЫ ЭТИ ШАШНИ ВООБЩЕ УСТРОИЛ!?» Откуда-то издалека послышался хлопок металлической двери, и следующим, что почувствовал Говорухин было то, как изымается нож из его тела. Жжение накалило всё изнутри. Скоро должно было наступить обширное кровотечение, и тогда конец, накатывающий шерстяным одеялом. - Бог ты мой, то ж они с вами сделали?, - первое, что он услышал из другого мира, - «А я-то боялась, что они меня хвать и того! - а Апостол Пётр изменился и теперь напоминал консьержку из подъезда, в котором Говорухин проживал. - Что...того? - выдавил из себя он, - Хвать и насильничать! Они-то парни здоровые, молодые, а я-то что?! Старуха! Ох, Лёшенька, а вы слыхали новость, ну вы, наверное, слыхали, вы ж в газете работаете, - речь её быстрая, и цельная, будто бы она заготавливала её еще на своих подругах, каждый раз к рассказу прибавляя всё новые и новые подробности, - у нас тут в районе же младенец пропал. Так тут собачки бегали, наученные, натасканнные, а они хвать и паре квАрталов отсюдова и косточки детские нашли. Шум-вой такой поднялся! Мамка только вышла с детишкой погулять, а тут же вспомнила, что телефон забыла, а ну как у молодежи-то без телефонов, ну она коляску-то и оставила во дворе, жили-то они на втором этаже. Ну так вот, нашла она его, закрыла дверь, вышла на улицу, а детинку уже бомжи утащили. Говорят, что его пожарили на костре, а потом и съели... Ужас, в какие времена страшные живем! - со вздохом подытожила она, произнеся до этого весь текст без запинки, и накислила грустную мину. - Изви..., - Говорухин прокашлялся, - скорую бы... мне... Когда они приедут...то пуст вытащат из...рта...мочку уха... - Ах, да, конечно, Лёшенька, никуда не убегайте, щас вызову, лежите спокойно, дайте знать, если вам что-то понадобиться, ох какие страшные времена наступили, да мы и не заметили, так людей на погожих улицах избивать, это ж что-то, да и еще в центре когда-то прославленного Города, ох, что творится-то? Что с нами всеми нами станется?! - она произносила всё быстро, и её голос удалялся из пространства, и с ним она поспешила к телефону. Говорухин смотрел на ночное небо, насупленное тучами. Внезапно для самого себя он рассмеялся, и вместе с тем раскашлялся. После чего слезы побежали по его щекам. Слёзы с дождем, он разрыдался. Затем обессиленно повторял про себя: «Он всего...лишь симптом...как же...до меня не дошло!?». Где-то вдалеке шумела карета скорой помощи, а он в это время провалился во тьму....