— От-пу-сти-иначе-твой….пульс-буд-ет-на-полу, — с трудом прохрипела жертва;
Захар ослабил хватку.
— Теперь…поднимайся…медленно, — кажется Говорухину никогда прежде не приходилось прикладывать столько усилий, чтобы говорить;
Долгоруков младший подчинился, а журналист резко попятился назад, пока не врезался в стену. Опираясь на неё спиной, он поднялся, держа нож в вытянутой руке. Долгоруков младший стоял не колохнувшись. Отдышавшись, Говорухин с оставшейся твердостью произнес: «Я…заберу…её телефон…Руки за спину». Долгоруков младший послушался и стал смиренно улыбаться:
— Тебе это так просто с рук не сойдет, ой, — он засмеялся, — ты труп. Я дам бомжам насиловать твоё холодное тело на теплотрассе — он сиял от радостного возбуждения;
— О… так вот как твои мама и папа познакомились, — вместе с последним словом сорвался стон, и Говорухин тяжело наклонился вперед, чтобы поднять разбитый девайс. Черт, ну и какой же рукой его поднять? Кисть его не слушалась. У него кружилась голова, и гравитация так и подначивала его упасть. Он изо всех сил напрягся
— Надо же, кто стал откалывать шуточки!
— Я начал, а ты закончишь, — на силу Говорухин сжал непослушную кисть, и убрал телефон в карман джинсов. Поднявшись, он смутно почувствовал тепло разливавшееся струйками по бедру, и оперся на стену, — Пол… с подогревом?
— А как иначе? Хрущевка что ли, ну блядь, ну не смешите. Вы же не в том положении!
— Кровь… долго не будет засыхать. Лужа… здоровая…твою мать.
— Ничего, отмоем.
— Я, кстати, хотел спросить, как только вы вошли, ну типа перед тем как вас порезать и всё тут испачкать, но… — опять его дурацкий смешок, — почему вы одеты во все черное? Траур штоле?
— Просто на черном плохо видна кровь… — он усмехнулся.
— Ой, знаете, мы успели с вами ТАК сблизиться, и мне будет уже не хватать вашего чувства юмора. Чувство юмора — это хорошо. Я даже что-то чувствую, кажется, это зовется «грустью». Вы забавный.
— Захар… ты — ебаный психопат, и единственное, что ты можешь делать с чувствами — это их изображать — сил держать нож не было, и он опустил руку, — изображать жизнедеятельность. Если бы ты меня не пырнул, быть может, мне бы было тебя жаль…
Трудно было отдышаться, и еще труднее было вырваться из плена боли, колючей проволокой сковавшей его тело. Кажется, что он почувствовал те жилы и мышцы, коих раньше не было.
— Мне можно уже руки убрать? — Долгоруков младший спросил с издевкой, последовала тишина, — значит можно! — он с осторожностью сделал один шаг, потом другой, мягко придавливая носками паркет, будто бы опытная швея, обращающаяся с педалью своей машинки. Говорухин медленно попятился назад. Главным было сейчас попасть в дверной проем, а потом в лабиринте коридоров с помощью стен можно было бы иметь шанс унести ноги. Умирать пока что было нельзя, и Говорухину впервые за долгое время стало страшно. И страх тот был давно забытым, выпавшим из жизни, но сумевшим спрятаться в тени и сопровождать его за руку всё это время, как возлюбленная сопровождает своего суженого.
Он кинулся в проход и столкнулся плечом со стеной. Облокотившись, он начал как можно быстрее перебирать ногами, оставляя за собой след из собственной крови. Он несся вперед и его шатало то в одну, то в другую сторону. Внезапно перед ним открылась дверь из нее вышла молодая девушка, сестра душегуба. Он столкнулся с ней, и она закричала, но в голове осмысленно звучала только боль. От удара Говорухин крутанулся и еле устоял на месте. Долгоруков младший шагом его провожал, пока его сестра свалилась в слезах в коридоре:
— Не волнуйтесь, девушка. Это всего лишь месячные, — пробросил он, пока пятился назад, — вот что скажет твой отец… если убьешь меня…он похвалит…зачистил все концы…неужели ты пойдешь…ему на встречу…а? — выкрикнул Алексей,
Долгоруков младший в это время молча шёл за ним. Видимо, решил поиграться, гаденыш, хоть что-то похожее на искру мысли промелькнуло у него в голове. Здоровой кистью Говорухин нащупал перила. Значит, лестница рядом. Сделав пару шагов, он уставился на её пролет, устремившийся в бесконечность. Семенить по ступеням — слишком долго. Доля секунды, решение принято. Он навалился на поручень, и покатился вниз. Спустя пару мгновений он почувствовал жесткий стык, а затем грохнулся на пол, сбив всё дыханье. Поднявшись, он выскочил в дверь, и снова упал, но уже на уличный мрамор. Снаружи продолжал идти дождь. Он засеменил коленями по лужам и на четвереньках дополз до автомобиля, с огромным трудом открыл дверь и ввалился в салон, попутно заставив иконки на приборной панели и маленькую обезьянку бешено болтаться в воздухе. Со стуком автомобильной двери Говорухин стал проворачивать ключ зажигания. В ответ — глухое бурчание. Он заблокировал двери, оглянул соседнее сидение. На нём лежала коробка с пиццей, он открыл её, и взял несколько салфеток. Те сразу же прилипли к руке, и пропитались кровью. Обернувшись, он увидел Долгорукова младшего, стоявшего в дверном проеме со скрещенными руками, выражавшего своё недовольство Говорухин отворил дверцу и выкинул коробку с пиццей прямо на крыльцо и дал по газам. Машина вертелась то туда, то сюда, и выход был заблокирован боллардами, что вылупляются из-под земли, как полевые цветы. Говорухин резко затормозил, машину занесло чуть на бок и фара по-дружески поцеловались со миниатюрным столбиком. Из будки вышел тот же охранник, что его и встречал. Он слегка обомлел от того, что увидел за водительским креслом и расстегнул кобуру. Алексей понимал, что сил у него осталось немного, поэтому тут либо пан, либо пропал. Говорухин опустил водительское стекло, когда охранник подошел и наклонился. Он схватил его за грудки и часть его туловища, вместе с руками оказалась в салоне, накрытая корпусом. Окровавленной рукой он стал щупать нож, пока охранник матерился и пытался высвободиться из-под захвата. Говорухин еще сильнее на него навалился, и схватился за рукоять. Зажав её в кулак, скрипя зубами, Говорухин поднес острие к горлу стража порядка и прошептал:
— Дернешься… — дети и жена будут хоронить тебя в закрытом гробу, всё ясно? — он отдышался, снизу послышалось глухое согласие, — отлично, у твоего правого кармана кобура, у левого рация… Полезешь ко стволу — тебя будут хоронить в закрытом гробу… Возьми рацию, прикажи открыть ворота и сидеть молча в ебаной сторожевой будке. Одно резкое движение — тебя похоронят в закрытом гробу….твои кореша не выполнят требования — тебя похоронят в закрытом гробу… Всё ясно?
Тем временем дождь начал барабанить причудливую мелодию по автомобильному пластику. В гармонии с ним скрипели дворники.
XVIII
Не Говорухин вёл машину, а машину вела его. Вернее несла, рассекая накопившиеся лужи. По радио была какая-то очередная болтанка про конец Света, и ведущая радостно объявила о том, что раз мы все умрем, то что нам страдания за прослушиванием песен группы «Нервы». Говорухин пытался сконцентрироваться. У него кружилась голова, и начал проходить шок. Скоро должно было стать еще больнее, вдобавок от перегруза его должно скоро отрубить. Не обращая внимание на дорогу и на нытье по радио, он избавлял свой телефон от симки, пытаясь снять крышку корпуса. Руки его не слушались, кровь приостановилась, и сейчас салон автомобиля напоминал не аскетичное рабочее пространство, а место, где производилось жертвоприношение. Крышка поддалась, с ней и симка, да только та свалилась из охваченной судорогой руки и прямо под ноги, где располагались педали сцепления, газа и тормоза. Звук скрипевших дворником смешивался и автомобильного рыка со звуком автомобильных сигналок, раздававшимся так громко, будто тысяча вувузел на футбольном стадионе. Он наклонился и сразу почувствовал себя нехорошо. Кажется, по телу начался разноситься жар, а голова, и так переполненная до этого тяжелыми мыслями, стала еще тяжелей. Здоровой рукой он достал симку, затем открыл окно — и ветер ударил его раскаленным холодом в пару с каплями дождя. Симка осталась на дороге. Впереди был только туман. Теперь самым главным было не отключится. Статья была почти что готова. И разговор с Долгоруковым младшим пролил свет на оставшиеся детали. Однако Говорухин всё-таки нарушил процедуру расследования. В его материале не было показаний родителей жертвы, хотя, когда у тебя в рукаве такой козырь как признание, то черт с ней — с этой процедурой. Волки наконец-то пришли, и мальчик бежал, чтобы предупредить горожан об опасности. Вот только кого он обманывает? У него бы просто не хватило духу с ними поговорить, да и захотели бы они с ним об этом говорить, или же они просто хотят забыться от того страшного сна, в ловушке которого они оказались?