— Да, — без всякой рисовки ответил главврач. — Я убежден, что «в верхах», как вы, Владлен Сергеевич, изволите выражаться, интересуются, в каком лечебном учреждении работает врач Веснина. И мне очень лестно, когда «верхам» отвечают: она работает там жег где работает и доктор Кустов. Между прочим, в этом же лечебном учреждении работает и доктор Люпин… Ему, наверное, тоже должно быть приятно, что об этом учреждении говорят много хороших слов. Или нет?
Люпин небрежно пожал плечами:
— Я не страдаю излишним чувством честолюбия… Кстати, доктор Кустов, не сможете ли вы мне сказать, откуда вам стало известно, что я предупреждал Ингу Павловну об ответственности?
Инга молчала. Испытывая острое чувство стыда за малодушие Люпина, она хотела сейчас только одного: чтобы скорее закончился этот неприятный для нее разговор и ее оставили в покое.
Неожиданно Степан Федорович рассмеялся. Весело и, как показалось Инге, совершенно искренне.
— Вот уж не думал, — смеясь, говорил Кустов, — что вы можете быть столь наивным человеком, Владлен Сергеевич! Откуда мне стало известно о вашем разговоре с Ингой Павловной. О нем стало известно всему району через минуту после того, как вы положили телефонную трубку. Одна телефонистка сказала другой: «Ты слышала? Аннушке операцию делать нельзя. Никаких надежд!» Другая телефонистка позвонила своей подруге: «Что ж теперь будет? Областной доктор по телефону говорил докторице, чтоб она не рисковала. Все равно, мол, Аннушку не спасти…» И так далее. Нет-нет, Владлен Сергеевич, Инга Павловна тут ни при чем. И никакого преувеличения тут нет… Да вам-то чего, собственно, огорчаться? Предупредить доктора Веснину вы имели право. Полное право, Владлен Сергеевич! — Главврач поднялся с кушетки и, уже направляясь к двери, сказал: — Кстати, Владлен Сергеевич, завтра утром вам надо вылететь в отдаленный район. Видимо, надолго. Недельки на две-три. Вы не возражаете? Ну, вот и хорошо. До завтра.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Анна смотрела на умирающего Винченцо с двойственным чувством: жалости к нему и глубоко скрытого равнодушия, которому удивлялась даже сама. Как-никак, она прожила с ним почти полтора десятка лет, и хотя эта жизнь была не ахти каким раем, все же Винченцо по-своему любил ее и старался защитить от бурь как мог.
Правда, Анна не всегда понимала Винченцо. Иногда ей казалось, что он в любую минуту готов продать ее за лиры, притом под предлогом ее же личного благополучия. Однако она уже давно усвоила простую истину, что в том мире, куда забросила ее судьба, вообще все продается и покупается. И если уж говорить честно, то Винченцо хоть не принуждал ее. Даже за это она должна была быть ему благодарной…
Винченцо лежал в каморке Джино, смотрел в окно на кусочек синего неба и все о чем-то думал и думал, морща лоб. Он знал, что часы его сочтены, но приближение смерти, казалось, ничуть его не пугало. Он встречал конец спокойно, как человек, который прошел свою дорогу от края до края и убедился, что дальше идти некуда. Нет уж, Винченцо не круглый дурак, чтобы цепляться за такую пакостную штуку, как жизнь. Конечно, когда-то он и сам тешил себя иллюзиями: пройдет еще год, пройдет еще два — и фортуна повернется к нему лицом. Ведь ни о чем особенном Винченцо не мечтал. Свой небольшой гараж, заправочная колонка и Джино в синем комбинезоне: «Эй там, не задерживайся, видишь, сколько скопилось машин!..» А вечером, подсчитывая выручку, говорить друг другу: «Если дела так пойдут и дальше, придется расширять лавочку…»
Но старая ведьма фортуна так всю жизнь и простояла задом к Винченцо. Только однажды вспыхнула надежда: может, счастье принесет Анна? Красивая, податливая, потому что запуганная, — чего ей стоило отнести тогда корзину цветов этому денежному мешку Мариотти? Уж он отвалил бы, деньги-то ведь у него не мозолями нажиты!
Не согласилась. Решила быть верной ему, Винченцо. А сколько она стоит, эта верность? Если бы Анна пошла тогда к Мариотти, все было бы по-другому. Он не полез бы поздней осенью в залив искать устриц, чтобы подработать на жизнь, не схватил бы крупозного воспаления легких, от которого сейчас подыхает… Вот так…
Коринна, положив на лоб Винченцо мокрую тряпку, сказала:
— Похоже, что жар спадает. Тебе легче, Винченцо?
— Легче, Коринна, — прохрипел Винченцо. — А скоро будет и вовсе легко.
Она стала сосем старухой, тетка Коринна. И тоже, наверное, вот-вот отдаст богу душу. Она и сама говорит: «Когда Джино был мальчишкой, я жила для него. А зачем живу теперь — и сама не знаю… Надоело тянуть эту лямку, скорее бы все закончить…»