— До свиданья, Инга Павловна.
Я кивнула:
— Всего хорошего, Владлен Сергеевич.
Но он неожиданно вернулся, подошел ко мне и проговорил:
— И все же вам надо в кого-нибудь влюбиться, Инга Павловна. Любовь — это, знаете, все-таки стимул. А вам он особенно необходим!
Меня даже передернуло от его фамильярности. Кто ему дал право говорить со мной об этом?
— Влюбиться? — спросила я. — В кого же вы посоветуете мне влюбиться, коллега? Может быть, в вас?
Он без улыбки ответил:
— Я был бы счастлив, Инга Павловна…
— Но говорят, что у вас нет квартиры, — сказала я едко. — Вы, кажется, живете у старушки матери… Как же мы устроимся? Или вы намерены перейти ко мне?
Он ничего не ответил мне, но по лицу его прошла гримаса. Он резко повернулся и вышел.
На какое-то мгновение мне стало жаль его. Ну за что я его так? Зачем?
Я даже хотела догнать его и извиниться. Но сразу же передумала. Пусть все останется так, как есть.
Если бы у Инги спросили, для чего она сейчас живет, она, пожалуй, не сразу бы ответила на этот вопрос. Конечно, можно было бы сказать, что так, как живет она — без какой-то особой цели, без какой-то яркой мечты, живут тысячи. Не лезть же из-за этого в петлю.
Но сказать так — значило бы ничего не сказать. Разве она не сама когда-то говорила Роману: «Если человек не оставил следа на земле — он не жил. Пришел, истлел и ушел». Ну, а какой же след оставит она, Инга Веснина? Кто о ней вспомнит добрым словом, когда она отойдет в лучший из миров?
Алеша говорит: «Человек живет для того, чтобы совершенствоваться. Это не мои слова, но они определяют сущность нашей жизни…»
— А что такое совершенствоваться?
— Завтра быть лучше, чем ты есть сегодня.
— А если этого нет? Ты ведь не можешь сказать, что я становлюсь лучше?
— Могу. Уже одно то, что ты размышляешь о сущности жизни, совершенствует твой духовный мир.
— Но ведь и бандит, которого посадили в одиночку, тоже размышляет о сущности жизни. Значит, и он совершенствует свой духовный мир?
— Ты рассуждаешь очень по-детски. Бандит об этом не размышляет. Он просто взвешивает шансы: столько-то за то, что его помилуют, столько-то за то, что завтра пустят в расход. В лучшем случае, он раскаивается, потому что ему страшно подыхать…
И еще Алеша говорит:
— Кому-кому, а тебе жаловаться на бесцельность своей жизни — это кощунство. Никто, наверное, не оставляет такого следа на земле, как врач. Сотни спасенных жизней, исцеление от страданий, возвращение человека в строй — назови мне еще такую профессию, которая давала бы столько, сколько дает человеку профессия врача!
Инга верила Алеше. Ей нужно было верить ему. Даже потому, что его слова являлись для нее как бы щитом, предохраняющим ее от сомнений, которые разъедали, точно ржавчина, ее душу. Без уверенности, что она еще кому-то нужна, что существование ее не бессмысленно, Инге жить было бы невыносимо.
Смерть Романа не только выбила Ингу из колеи, но и наложила на ее характер особую печать. Она сделалась раздражительной, часто нетерпимой ко многим человеческим слабостям и особенно к фальши в любых ее проявлениях.
Инга и раньше была прямой и честной натурой, но раньше она умела свое замечание облечь в мягкую форму. Теперь же, после смерти Романа, порой могли сказать, что она человек бессердечный, даже грубый. Инге и самой казалось, что душа ее действительно зачерствела. Однако это было не так. Наоборот, теперь чужая боль воспринималась Ингой так остро, будто она испытывала эту боль сама, каждой клеткой своего тела. И когда ей удавалось хоть в какой-то мере облегчить страдания человека, она чувствовала себя умиротворенной.
Инцидент с портнихой, о котором Инга рассказала Алеше, не кончился разговором только с глазу на глаз с главврачом. Возможно, если бы нечто подобное произошло с кем-нибудь другим, а не с Ингой, Степан Федорович Кустов и не стал бы заострять этот вопрос. На худой конец, вызвал бы виновника и, как говорят, снял бы с него стружку тет-а-тет. Но Ингу надо было проучить. Слишком уж независимо, по мнению Степана Федоровича, она себя вела, слишком резко отвергала авторитеты и самого главврача, и его ближайших помощников. Этому надо было положить конец.