Сверху теперь казалось, что горит, полыхает молниями вся земля. Огненные стрелы чертили невидимый горизонт слева, справа, впереди и сзади. Мощные потоки воздуха били под крылья, машина дрожала, ее бросало вверх и вниз с такой стремительностью, будто гроза проходила под самым самолетом.
Алеша приказал радисту:
— Через каждые десять минут запрашивай погоду в пункте посадки. Что там они дают сейчас?
— Давление падает, но грозы еще нет. Говорят, может пройти стороной.
Алеша подозвал бортпроводницу и, кивнув на дверь кабины, сказал:
— Ты иди туда, Наташа. Если начнут спрашивать, успокой: ничего, мол, страшного нет… Юта, что прошли по расчету?
— Тайжинск, командир. Лету еще сорок минут.
Юта летал штурманом уже пятый год, но ему никогда не приходилось видеть что-нибудь подобное. Бывало, конечно, что они натыкались на грозу, однако ничего похожего на это море огня он не наблюдал. Озабоченность командира корабля, его необычная сосредоточенность и появившаяся в голосе и в лице суровость пугали Юту, вызывали в нем невольную тревогу. Он старался держаться, скрывал подступавшее к нему чувство страха, и все же каждый раз, когда самолет встряхивало особенно сильно и когда ему казалось, что молнии проходят почти рядом с машиной, Юта заметно бледнел и поглядывал то на Алешу Луганова, то на второго пилота.
Радист глухо сказал:
— Командир, они передают, что их накрывает гроза. И давление продолжает падать.
— Черт! — выругался Алеша. — Похоже, что влипли…
А через десяток минут радист доложил:
— Командир, они закрыли аэропорт… Говорят, что принять не могут. Гроза и ураганный ветер.
— Срочно свяжись с АДХ Холмска! — крикнул Алеша. — Что там у них? Юта, расчет на Холмск!
В кабину вошла Наташа. В ее широко открытых глазах было столько тревоги, точно она одна понимала, какая неминуемая опасность нависла над ними.
— Как люди, Наташа? — спросил Алеша. — Не паникуют?
— Нет. Прилипли к иллюминаторам, как мухи. Любуются грозой.
— Отлично. Возвращайся к ним.
Наташа снова ушла. Из Тайжинска спросили:
— Сколько у вас горючего? Вам надо тянуть до Холмска… Как поняли? Ложитесь на курс Холмска… Как поняли, спрашиваем?
Холмск был далеко. За горами, за лесами, за синими реками. Как в сказке. Над Холмском сейчас горели звезды и стояла райская тишина — Холмск был землей обетованной. До этой земли, как сказал Юта, лететь надо час тридцать минут. И горючего в баках, как сказал механик и как показывали приборы, осталось тоже на час тридцать. И ни одного аэропорта на пути. Только леса и горы, да синие реки…
— Идем на Холмск, — сказал Алеша Тайжинску.
— Дотянете? — спросили оттуда.
— Возможно, — ответил Алеша.
И посмотрел на Юту. Юта стоял за его спиной, и в глазах у него была тоска. Обыкновенная тоска по земле и всему, что на ней осталось. Юта не хотел думать о плохом, но как же он мог об этом не думать, если все складывалось очень скверно? Горючего на час тридцать, а час тридцать — до Холмска, это если лететь строго по прямой. Но впереди — мощные грозовые скопления, которые не раз придется обходить стороной. Значит, горючего не хватит. Пройдет девяносто минут, и моторы заглохнут. Командир, наверное, прикажет: «Всем — в хвост!» Это для того, чтобы у них остался хотя какой-то шанс не расплющиться от лобового удара. Один шанс на тысячу. Не больше. У командира-то и этого шанса не будет… Но он все равно никому не позволит находиться в кабине…
— Повторите, что вы сказали! — крикнули из Тайжинска.
— Попытаемся дотянуть, — ответил Алеша.
А Юта подумал: «А если не дотянем — сыграем в ящик… Ты так и сказал бы им, Алеша. Или они сами об этом знают?»
Он сел на свое место и посмотрел на второго пилота. Саша Дубилин тоже взглянул на него. И чуть заметно улыбнулся. Черта с два поймешь, чему Дубилин улыбается! То ли подбадривает, то ли посмеивается: «Ну как, мол, профессор, уже тускнеешь?» Сам-то он умеет ничего не показывать. Что бы ни происходило вокруг — Дубилин всегда один и тот же. Невозмутимый, как Будда. У кого он научился быть таким? У отца?..
Говорят, его отец, старый летчик Максим Дубилин, дважды горел во время войны — один раз на «ТБ-3», который тогда называли «Гробом со смузыкой», другой — на «Пе-2». И ничего, остался живой. После «пешки» почти полмесяца лежал без сознания, весь в бинтах, а когда очнулся, увидел над своей головой хирурга. Тот спрашивает: «Ну как, товарищ летчик?» А Максим вздохнул и говорит: «Я хоть и был без памяти, а все время боялся, что перед смертью не удастся покурить… Разрешите, доктор, папироску?»