— Что она говорит? — спросила Коринна у Винченцо.
— Она хочет выпить за дружбу, — ответил Винченцо. — Она хочет, чтобы к ней относились как к человеку. Я тоже этого хочу. Слышишь, Коринна? Слышишь, Моррони? Черт меня подери, вы тут стали не людьми, а какими-то истуканами! Раньше вы были совсем не такими.
Моррони встал, поднял свой стакан и долго разглядывал на свет красное, как кровь, вино. Потом сказал:
— Ты не прав, Винченцо. Мы и раньше были такими. Может быть, только чуть добрее. Но… Ты хочешь, чтобы я выпил с Анниной? Ну что ж, я выпью… Будьте здоровы, синьора Анна…
Поставив на стол пустой стакан, Моррони кивнул и, ни на кого не взглянув, вышел из комнаты.
— А ты, Коринна? — спросил Винченцо. — Чего ты молчишь? Ты слышала, женщина хочет выпить с тобой за дружбу!..
— За дружбу… — задумчиво повторила Коринна и покачала головой: — Ты многого от меня требуешь, Винченцо. Дружба — это великое дело. Скажи ей, этой женщине, что я не желаю ей зла… Пусть живет… А будущее покажет, как все обернется…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Анна никогда теперь не думала о своей жизни как о чем-то целом и последовательном. Ничего целого не было. Отдельные куски с отбитыми краями — сколько ни прикладывай их друг к другу, склеить все равно невозможно. А если и склеишь, то, в лучшем случае, получится две не похожие одна на другую половины: раньше и потом…
Раньше — это все, что было до Высокого Дуба. Потом — это потом. Не то жизнь, не то тление. Часто казалось, что вот-вот настанет угасание: откуда брать силы, чтобы подносить топливо в затухающий костер? И зачем ему тлеть, если он никого не греет, даже саму Анну?
И все же она не давала потухнуть ему совсем. Сперва жила надеждой, что каким-то образом жизнь ее изменится к лучшему (у нее не хватало мужества признаться самой себе, что ее не покидает мечта когда-нибудь снова увидеть Алешку), а потом она ожесточилась, у нее появилась потребность не только цепляться за жизнь, а драться за нее, как дерутся все те, кто ее окружает.
И она дралась. Неумело — ее ведь никто не учил этому искусству, — неуклюже, но с каждым новым синяком, полученным в драке, у нее прибавлялось опыта и росла уверенность в своих силах. «Среди волков жить — по-волчьи выть», — часто говорила она Винченцо, вспоминая русскую пословицу.
— А кто — волки? — спрашивал Винченцо.
— Все! — коротко отвечала Анна.
— И я — тоже? Джино и Коринна — тоже? А ты?
— Все, — повторяла она. — Все мы — волчья стая. Голодная, злая, ничего в нас нет человеческого.
— У вас там не так? — допытывался Винченцо.
— У кого — у нас? Где — там?
Анна делала вид, что не понимает, о чем он говорит. А сама чувствовала, как все в ней дрожит от обиды. Зачем он так? Разве не знает, что для нее нет больше ни «там», ни «у вас»?! В прошлое и в будущее, если на то пошло, дорога для нее заказана…
С Коринной Анне сдружиться не удалось. И через год, и через два они оставались такими же чужими друг другу, как и в тот день, когда только встретились.
Первое время ради Винченцо Коринна старалась не показывать своей неприязни, но с каждым разом ей давалась это все труднее. И все чаще между ней и Анной вспыхивали ссоры, которые Винченцо не сразу мог потушить. Исчерпав весь запас своего терпения, он вдруг начинал бушевать, крича на обеих женщин:
— Безмозглые ослицы! Какого дьявола вам надо, что вы каждую минуту затеваете свары! Лучше бы уж вцепились друг другу в космы, по крайней мере, хоть посмеяться было бы над чем!
Коринна за словом в карман не лезла:
— Посмеяться всегда есть над чем. Разве не смешно, что некоторые красавицы корчат из себя чуть ли не святых мадонн, а сами…
— Что — сами? — бледнея, спрашивала Анна. Она уже сносно понимала и кое-что говорила по-итальянски и не нуждалась в том, чтобы кто-то переводил ее слова: — Что — сами?
— Любое животное, — с плеча рубила Коринна, — ходит за своим дитем, не спуская с него глаз. Кормит его, облизывает, зубами рвет того, кто посмеет на него напасть. Волчица и та не бросит своего волчонка. А ты…
— Тебя это не касается! — кричала Анна. — И не ребенок мой тебя трогает — тебе-то на него наплевать! Место в твоей берлоге занимаю — вот что. И денег у меня нет. Будь у меня деньги, ты относилась бы ко мне иначе. Твой бог — это деньги. Деньги, деньги! Ничего святого у тебя нет!
Коринна подходила к ней вплотную и, прищурив глаза, спрашивала:
— А что святого есть у тебя? Может, твоя родина? Та родина, которая дала тебе под зад коленом?
— Никто ей под зад коленом не давал, — уж не так громко говорил Винченцо. — Она уехала сама, по своей доброй воле…