Бил до тех пор, пока не почувствовал острую боль в левом плече и в боку. И только тогда остановился. Боль подходила к самому сердцу и начала мутить сознание…
И все же он продолжал лететь. Зачем и куда он летит, Клим сейчас не знал. Он, конечно, понимал, что немцам ничего не стоит его добить, и удивлялся, почему они этого не делают… Вон, например, тот самый, с оленем на фюзеляже, низко висит слева над его кабиной, Клим отлично видит летчика. Пожилой уже, наверное, воюет не первый год. По тому напряжению, с которым немец на него смотрит, Клим догадывается, что летчик все время начеку и ни о каком таране нечего и думать — сразу же отвернет, как только заметит что-то подозрительное…
На такой же высоте и на таком же близком расстоянии справа летит второй «мессер». А сзади еще двое. Летят и не стреляют — ни одной трассы с тех пор, как не стало капитана Никитина. «Почетный эскорт, — ухмыляется Клим. — Ведут, как короля…»
И вдруг его взгляд упал на стрелку компаса. Двести пятьдесят пять градусов. Они идут почти строго на запад! Вот пересекли речушку с причудливым изгибом, пролетели над длинным — не меньше трех-четырех километров — селом с двумя церквушками по краям, мелькнуло внизу небольшое круглое озерцо… Все правильно… Здесь кончается тридцать второй квадрат, в двадцати минутах отсюда — базовый аэродром немцев.
Потому они и не стреляют. Потому такой почетный эскорт. Не беспокойтесь, русский летчик Клим Луганов, с вами теперь ничего в воздухе не случится. Вас охраняют. Вас подведут к посадочной полосе, вы выпустите шасси и благополучно приземлитесь. «Добро пожаловать, Клим Луганов».
— Здорово придумано! — вслух сказал Клим. — Всю жизнь мечтал о таком спектакле…
Он посмотрел влево. «Олень» летел рядом, будто привязанный к машине Клима. Только продвинулся на метр вперед. Если сейчас резко дать левую ногу и рвануть штурвал на себя, можно врезаться в фюзеляж. Как врезался капитан Никитин. С дымком и огоньком…
Немец поднял руку, показал большой палец. Все, мол, хорошо. И кажется, даже улыбнулся Климу.
— Улыбается, сволочь! — сказал Клим. — Приятель! — И подумал: «Баш на баш — слишком дешево… Не очень выгодно…»
Ладно, полетим дальше…
На глаза опять начала надвигаться мутная пелена. Как густой туман. Сперва на глаза, потом стала входить в самый мозг. Заволокла его, окутала плотным слоем. Будто ночь пришла. Темная, тихая ночь. Ни звука, ни шороха…
— Клим, ты не спишь?
— Не сплю, Анна. Все думаю, думаю…
— О чем?
— О своей жизни. О себе и о тебе. Думаю так: живут на земле миллионы людей. Много миллионов. Живут себе и живут, а многие ли знают, что такое настоящее счастье?
— А ты — знаешь?
— Подожди, не мешай… О чем это я хотел сказать? Да, вот о чем… Как можно жить, не зная, что такое счастье? Я не смог бы. Если бы не было тебя, я не смог бы… На кой черт!
«Олень» качнул крыльями. И раз, и другой. Потом, когда Клим посмотрел на летчика, тот показал рукой влево. Клим кивнул: понятно, мол, подверну.
Изменив курс на несколько градусов, он снова взглянул на «оленя». Летчик опять поднял большой палец. Правильно, дескать…
Комбинезон стал совсем мокрым от крови. Мокрым и горячим. Будто кто-то обмакнул его в бензин, а потом поджег. Вот он и горит на теле Клима, и черта с два его потушишь… Сесть бы вон на той лужайке, выскочить из кабины — и в речку, с головой, на самое дно… Вода в речке прозрачная и, наверное, холодная. Если ее долго пить — зубы заломит… Хорошо… Напиться — и спать. Глаза-то совсем слипаются, не продерешь их…
— Ты уже спишь, па?
— Не сплю, Алешка…
— Тогда рассказывай.
— О чем?
— Как ты на льдину сел, помнишь? Ты рассказывай, а я буду тихонько лежать на твоей руке. И ты тоже не шевелись. Ну, давай.
— Пурга тогда была. Большая пурга. Будто конец света настал… Ветер воет, как стая голодных волков. У-у-у, у-у-у, у-у-у!.. А там, в-море, рыбаки. Пять человек. И у каждого на берегу — свой Алешка…
— Все — Алешки?
— Помолчи. Несет рыбаков все дальше и дальше. К холодному Ледовитому океану. «Конец, — думают они. — Не увидим мы больше своих Алешек».
— И ты полетел?
— И я полетел. Нашел их, а сесть никак нельзя. Уж больно крохотная льдина, которая уносит рыбаков. И слишком злой ветер. Сядешь — перевернет к черту машину…
— Не перевернет к черту, не бойся. Садись. Садись, слышишь?!
— А если разобьюсь? Тогда и мой Алешка никогда меня не увидит. Может, вернуться, а? Пускай их уносит, рыбаков этих…
— Нет, нельзя! Нельзя, па! Если ты не вернешься, я полечу. Вырасту, стану летчиком и полечу. И всех вас найду на той льдине…