— Ну, знаешь… Это уж какая-то мистика! Чего тебе стоило связаться с диспетчерской?
— Боялась, — призналась Инга. — Боялась, понимаешь? Я теперь всего боюсь.
— Успокойся, — мягко сказал Алеша. — Я все понимаю, но так нельзя. Не война ведь, каждый день тысячи самолетов поднимаются в воздух и благополучно возвращаются на землю. Обычная жизнь.
— Все возвращаются? — точно обращаясь к самой себе, спросила Инга.
— Ты это брось! — неожиданно вспылил Алеша. — Брось, слышишь? Дядя Сергей летает уже чуть ли не полвека. Да разве только он один? Ты знаешь, сколько бывает автомобильных катастроф? А сколько умирает от инфаркта, от рака, от всякой гадости? Ты ведь врач, тебе это известно в тысячу раз лучше, чем кому-нибудь другому! По статистике летчики — самый живучий народ.
Он увидел, что Инга его не слушает. Или слушает, но его слова как бы обтекают ее, не касаясь сознания. А она все время думает о своем.
— Инга, — сказал он, снова обнимая ее за плечи. — Послушай меня, Инга.
Она закрыла глаза, посидела с минуту молча, потом посмотрела на Алешу и проговорила:
— Я теперь всего боюсь…
— Дурочка ты моя, — сказал Алеша. — Чего ж тебе бояться?
Инга не ответила. Ей казалось, что Алеша ее не поймет. Или поймет не так, как нужно. Потому что она не сможет рассказать ему, как, не смыкая глаз, с вечера до утра просидела вот на этой кушетке, все чего-то ожидая, к чему-то прислушиваясь. За окном пару раз вспыхнула молния и глухо прогромыхал гром — очень далеко, именно там, подумала тогда Инга, куда улетел Алеша. Она не знала, куда он улетел, но ей почему-то казалось, что далекая гроза обязательно должна встретиться на его пути. И еще ей казалось, что она видит эту грозу. Мощные, закрученные в спирали облака, все вокруг беснуется, грохочет, кипит в огне. И Алешу — бледного, измученного борьбой, обессиленного.
Вот так же она всегда ждала Романа. Ни минуты покоя, ни дня без волнений. Роман ведь тоже говорил: «Так нельзя, понимаешь? У нас с тобой десятки друзей-летчиков, которых мы знаем уже не первый год. И все они живы-здоровы. У тебя какая-то навязчивая идея, она мешает тебе жить…»
Теперь Романа нет. По сути дела, та навязчивая идея, которая не давала ей спокойно жить, должна была исчезнуть сама по себе. И Инга считала, что она действительно исчезла. Считала вот до этой ночи. А теперь знает, что все будет продолжаться до бесконечности. Потому что вместо Романа теперь есть Алеша.
Она поймала себя на мысли, что думает об Алеше так же, как когда-то думала о Романе: с такой же острой тревогой, таким же беспокойством и с тем внутренним напряжением, от которого так больно щемит сердце. «Почему? — спрашивала она себя. — Что-то изменилось? Что-то произошло?»
«Я очень к нему привязалась», — говорила Инга самой себе. Говорила не то в чем-то себя успокаивая, не то стараясь что-то в себе приглушить. Что именно, она еще не знала, но это «что-то» вдруг вызвало в ней смутное беспокойство.
Если бы Инга не пряталась от самой себя, ей легче было бы во всем разобраться. Она могла бы понять, что человек, постоянно испытывающий к другому человеку чувство благодарности, не может — рано или поздно — не испытать к нему и более глубокого чувства. Алеша делал для нее все, что было в его силах. И даже больше. Разве Инга не видела, как ему бывает с ней тяжело? И разве он когда-нибудь в чем-нибудь ее упрекнул? Другой на его месте уже давно сказал бы: «Я больше так не могу. Ты знаешь, кем был для меня Роман, и все же нельзя жить только прошлым!» Но Алеша молчит. Ради нее молчит. Всегда старается ее понять. Всегда и во всем…
А она сама? Постаралась ли она хоть раз до конца понять Алешу? Сделала ли она для него что-нибудь такое, чтобы и ему было легче жить? Если уж честно говорить, то ничего она для него не сделала. Все время думала только о себе. О себе, Романе и своем горе…
И вот эта ночь… Щемящее чувство тревоги и беспокойства. Тоска, от которой не знаешь куда себя деть… И еще — смятение. Почему Роман вдруг куда-то отодвинулся, почему на первый план выступил Алеша? В первое мгновение Инга испугалась. «Это ведь предательство по отношению к Роману! — подумала она. — Самое настоящее предательство!» И тут же отбросила эту мысль. Роман не ушел и никогда не уйдет. Это просто уходит время. И вместе с ним уходит боль.
— А что же приходит? — вслух спросила она себя.
И не ответила.
Алеша не мог, не должен был занять в ее жизни место Романа. Это было бы чем-то противоестественным. Таким же противоестественным, как если бы она, например, испытала чувство любви к человеку, близкому ей по крови…