— Разрешите взять вашу «чайку». Я уверен, что к вечеру на узел наползет «гадюк», как грязи.
Комиссар полка три дня назад был ранен в ногу, ранение от медиков скрыл, но летать пока не мог. «Чайка» его с залатанными крыльями, с зачехленным мотором стояла свободной.
Взглянув на обгоревшую руку капитана Журавлева, комиссар сказал:
— А чем ты будешь давать газ? Носом? А ну-ка марш в медсанбат!
И все же через пару часов капитан был уже в воздухе…
«Саблезубым тигром» его назвали немцы. Почему они так его назвали, никто не знал. Может быть, потому, что в бою он был невероятно свиреп и никогда не выходил из боя, не срубив хотя бы одного фрица.
Стоило его эскадрильи появиться в воздухе, как сразу же можно было услышать:
— Ахтунг, ахтунг, «саблезубый тигр».
Немцы узнавали его мгновенно, по почерку. И не было случая, чтобы кто-нибудь из них искал с ним встречи. Еще издали, увидев его «чайку», старались уйти от нее подальше, даже если он был в воздухе только в паре со своим ведомым Маркиным, а их втрое больше…
Однажды летом того же тысяча девятьсот сорок второго наши войска рывком форсировали какую-то речку и с ходу ворвались на окраину села, где еще час назад стояли немецкие истребители. Наши танки и пехота ушли дальше, а через тридцать-сорок минут у этого же села остановился полк Северцева.
Летчики собрались было отправиться на отдых, но последовал приказ:
— Немедленно явиться к командиру полка для разбора утреннего боя эскадрильи Мурашова.
Штаб полка разместился в небольшой начальной школе с крохотными классными комбатами и довольно приличным спортзалом. По всей вероятности, в этой же школе до недавнего времени размещался и штаб немцев: на сваленных в кучу партах кто-то нашел изорванную карту района, какую-то ведомость на выдачу летчикам наградных, папку с заявками на бензин и боеприпасы.
Северцев был злой как черт. В утреннем бою эскадрилья Мурашова потеряла два самолета, не сбив ни одного «мессера», с которыми дралась. И хотя «мессеров» было одиннадцать, а «чаек» семь, Северцев бушевал так, словно старший лейтенант Мурашов совершил предательство.
К счастью, летчики обеих сбитых «чаек» остались живы. Они — один с перевязанной шеей, второй с забинтованной рукой — стояли рядом у стены, прислонясь к ней спинами, и молча глядели в пол. Мурашов курил одну папиросу за другой и беспрестанно поглаживал наголо бритую голову.
— Если мы будем драться так, как дерутся вот эти асы, — Северцев кивком головы указал на стоявших у стены спортзала летчиков, — черта лысого мы выиграем войну! Черта лысого, старший лейтенант Мурашов. До вас доходит смысл моих слов?
Кто-то негромко сказал Мурашову:
— Прикрой лысину, Ваня, не раздражай командира…
— Что? — крикнул Северцев. — Кому тут смешно? Кто из вас видел, как дрался младший лейтенант Карпухин? Фриц выходит из иммельмана, а Карпухин подставляет ему брюхо. Вы что, Карпухин, думали, что немец погладит вас по брюху? Так? Благодарите судьбу за то, что этот фриц — сопляк. Попробовали бы вы сделать такое па перед Журавлевым! Знаете, что от вас осталось бы? Знаете или нет, я спрашиваю?
— Пшик, — сказал Карпухин.
— Вот именно! А что делает в это время комэск Мурашов? Вместо того чтобы прикрыть Карпухина, он гонится за другим фрицем, будто ему нет дела, что останется от его эскадрильи.
— Я должен был его срубить, — угрюмо заметил Мурашов. — И срубил бы, если бы…
— Если бы он поднял лапки кверху? — невесело усмехнулся Северцев. — До того, как они поднимут эти лапки, еще далеко, Мурашов. Да и не поднимут они их, коль мы с вами так воевать будем…
В это время в комнату, держа в руках размалеванный разноцветными карандашами лист бумаги, вошел комиссар полка. Подойдя к столу, за которым сидел Северцев, комиссар спросил:
— Разрешите, Алексей Андреич?
— Что там у вас? — недовольно проворчал Северцев.
Комиссар положил перед ним размалеванный лист и отошел на два-три шага в сторону, наблюдая за выражением лица командира полка. А тот, вначале почти брезгливо взглянув на этот лист, вдруг расхохотался. Он хохотал все громче и громче, по привычке ударяя кулаком о кулак и поглядывая на капитана Журавлева. Еще не зная, в чем дело, летчики тоже начали посмеиваться, главным образом, оттого, что их батя уже остыл, что гроза миновала и, конечно, теперь больше не вернется: кого-кого, а батю они знали отлично!
Наконец, вытерев глаза платком, Северцев сказал: