— Бондаренко, ничего не видно? — высунул голову из окна лейтенант.
Данило пристально оглядел все пространство, которое сизо дозревало в трепетном мареве лета.
— Ничего, только пшеница горит.
— А не слышишь — будто пушки ближе бьют?
— Будто ближе. — И вдруг в дальних полях он увидел, как из-под знойной мглы вырвалось несколько танков. — На западе появились танки.
— Танки! — крикнул с крыши Ромашов.
— Наши?
— Не видать. Кажется, немецкие.
Лейтенант выскочил из дома, подбежал к Данилу, поднял к глазам бинокль.
— Немецкие.
— К нам идут. Надо скорее по коням — и драпать! — заметался на крыше Степочка.
— Помолчи немного! — обозлился Ромашов. Он первый заметил, как на проселочную дорогу выскочили три пушечные упряжки, развернулись и с ходу ударили по танкам. Один из них клюнул пушкой книзу и остановился.
— Прощай, жизнь, — сказал Степочка.
— Чего ты раскис? Со страху зубы застучали? — вытаращился на него всегда спокойный Ромашов.
— Тю на тебя! Это ж я не о себе, а о тех пушках-сорокапятках. Разве не знаешь, что их прозвали «Прощай, жизнь»? О, а танки повернули от них. Диво!
Вправду, танки, отстреливаясь, повернули назад, но не растаяли вдали, а через какое-то время растянулись цепочкой у самого небосклона.
— Как там? — обратился к Ромашову лейтенант.
— Танки идут стороной.
— Ох, как бы не отрезали нас, — заскулил Степочка.
Лейтенант через окно вскочил в комнату начальника станции, позвонил и, подавляя раздражение, положил трубку.
— Что батальон? — спросил Данило.
Горькие складки задрожали возле губ лейтенанта.
— Сказали, чтобы не паниковать… Это мы паникуем!..
В это время со стороны небольшой пристанционной площади Данило услыхал скрип возов и тихое понукание:
— Гей-гей, волы! Гей-гей!
Когда он взглянул за линию осокорей, то сначала не поверил своим глазам: с обсаженной мальвами улицы к зернохранилищу тянулось до двадцати подвод, запряженных большерогими степными волами. Возле них в белых полотняных сорочках медленно, словно в вечность, шли седоглавые деды. И так они шли, что это уже казалось не действительностью, а кадрами необычного фильма, экраном для которого стала вся земля и все небо.
Вереница приближалась к пожарищу, и теперь тяжело заревели волы, боясь подойти к огню. Деды начали словом и руками успокаивать их, потом взяли рядна с возов, подошли к пшенице и вдруг, словно сговорившись, бросили рядна, упали на них и стали срывать с зерна обугленную корку. Через какое-то время на солнце, дымясь, блеснула пшеница.
Данило кинулся к пожарищу.
— Люди добрые! — крикнул изо всех сил.
Перед ним медленно поднимались деды, бросали на него тусклые от лет и горя взгляды.
— Чего тебе?
— Езжайте отсюда скорее. Уже вот-вот немцы подойдут! Слышите стрельбу? — махнул рукой в даль, которую потрясали взрывы.
И тогда к нему подошел величавый, с высоким, вдоль и поперек перепаханным морщинами лбом дед, на одной брови у него темнела пыльца сожженного зерна, на другой держалась солнечная пыльца мальвы. Он успокаивающе посмотрел на Данила:
— Ты не тревожься, сыну. Они себе стреляют, потому как такая их собачья служба, а нам надо поле сеять: земля теперь переходит в наши руки.
— Так могут же убить!..
— Это мы тоже знаем: время такое — кровопролитное. Потому все в белые сорочки оделись! К богу надо в белой сорочке идти. — Старик глянул на небо, что, верно, ждало его, зачерпнул ведром продымленной пшеницы и понес к своему возу, где беспокойно стояли степные косоокие волы. На их лоснящихся рогах отражался отблеск пожарища, на их губах от перепуга выступили капельки пота.
V
Курилась, горела пшеница, поскрипывая ярмами, ревели круторогие волы, чернели красные мальвы, чернели седые деды, и неотвратимость приближалась к станции. Печально постанывая, словно не они несли смерть, а сами были ранены, пролетали снаряды, впереди и позади раздавались и раздавались взрывы. Пора бы взрывать станцию — и к своим. Но командир батальона снова сказал лейтенанту:
— Не паникуйте.
На что он только надеялся?
— Товарищ капитан, но немецкие танки от нас уже в каком-нибудь километре!
А в ответ насмешливый голос:
— У вас страх глотает километры?
— Правду говорю — километр, от силы полтора.
— Станцию не обстреливают?
— Нет.