Пасечник ресницами прикрывает глаза.
— И кто же лучше мордует?
Кирюша не улавливает насмешки и со злостью отвечает:
— Крайсландвирт! У него руки в кольцах с драгоценными камнями, а бьет наотмашь, вот и оставляет на наших рожах дорогие следы. А потом при нас вытирает камушки носовым платком. Культура! — Он повел плечом, на котором висела винтовка. — Так что нечем похвалиться мне.
— Эге ж, — соглашается старик, — даже черт не хвалится рогами.
Кирюша встрепенулся: не насмехаются ли над ним? Вроде нет, только кто разберет этого деда? И в старой печи огонь тлеет.
— Дед, только о моей службе никому ни звука… А как вы посмотрите на то, чтобы… одолжить мне какой-нибудь бочоночек меда? Люблю сладкое дело, — поворачивает голову к ульям, что и сейчас звучат пчелиным гудением.
— Не рассчитывай, Кирюша, на этот мед, у него есть хозяин. Лучше сходи в лес и поищи там дикую борть.
— Это ж почему в лес? — оторопел Кирюша. Он сразу вспоминает, как убегал от партизан, и по его спине змеится страх. — Разве ж у меня три головы на плечах?
— Чего не знаю, того не знаю, — рассудительно отвечает дед. — Раньше у тебя была одна голова, а теперь, как пошел ты в полицию, не знаю, чем там разжился.
— Разжился девятьюстами марками, что лежат недалеко от смерти. — Печаль и досада пробежали по лицу Кирюши и смыли с него всю хитроватость. — Никогда еще не было такого кровопролития, как теперь.
— Так зачем же ты записался к тем, кто нашу кровь проливает?
— Приневолили, дед, приневолили.
— У кого нет своей воли, того приневоливают, — снова будто спокойно говорит старик, а Кирюша склоняет голову — что-то и в ней тревожное блуждает, — потом искоса глянул на свою полицейскую повязку, подергал ее, проклятую, скривился.
— То-то и оно, — сам себе говорит Гримич, и Кирюша чувствует и свою провинность, и приговор над собой.
— Ваши внуки умнее — подались в леса, а меня подвела безвыходность.
— Кто куда пошел, я не знаю. Теперь у людей дорог вроде больше стало, а жизни и хлеба меньше. Каждый по-своему зарабатывает хлеб — кто насущный, кто кровавый. — Пасечник поднимается с завалинки, идет к амбару и выносит оттуда небольшую, ладно запечатанную долбленочку. — Бери, Кирюша. Это из моего улья.
Теперь темные сжатые губы Кирюши улыбаются.
— Умные вы, дед, да все равно не умеете жить на этом этапе. Я на вашем месте такую бы сладкую развел коммерцию, что святые Зосим и Савватий в самом раю позавидовали бы мне.
— Тогда становись на мое место, а мы посмотрим на твою торговлю и барыши.
Кирюша неодобрительно хмыкнул, глянул в лес, кивнул головой старику и, размахивая долбленочкой, словно кадилом, засеменил со двора.
К дедушке подошла Ярина:
— Чего приходил этот собачник?
— Кто его знает? Зацепился за меня, а думал о тебе. Очень хотел встретиться.
— Пусть он с лихой годиной встречается.
В далеком поле неохотно поднимается еще дремотный месяц и начинает выбеливать облака, что уснули на краю земли. В стороне снова натужно загудели бомбовозы, а возле ставка заржали кони.
— Иди уже, дитя, домой.
— Почему вы меня гоните? Может, кто-то должен прийти к вам?
— Не прийти, а приехать.
Ярина встрепенулась;
— А кто — тайна? Уже и со мной вы начали скрытничать. Может, партизаны?
Старик смотрит на луну и неохотно отвечает:
— Не такая и тайна для своих, но тебе не надо быть здесь. Приедут люди вывозить ульи. Завтра на пасеке не останется ни одного пня. Теперь поняла, что оно и к чему?
— Не совсем.
— Беда принуждает что-то делать. Вот и отдам ульи под расписку надежным людям, а когда вернутся наши, тогда снова соберем пасеку. Вот и все мои тайны.
— А вам за это ничего не будет?
— Поживем — увидим.
— Ой…
Яринка обеими руками обхватила дедуся, прижалась к нему.
— Чего ты, маленькая? — большой рукой прикрывает ее плечо, на котором дремлет вышитая калина.
— Берегите себя, дедусь.
— Постараюсь. Хотя и хорошее место облюбовал себе на кладбище, да не очень тороплюсь туда. Беги, вон уже в долине подводы скрипят. Это ко мне.
Когда Яринка выбежала на стежку, что вела к приселку, пасечник вынес из хаты тетрадь и карандаш, потом засветил самодельную свечку, прилепил ее к столу и стал терпеливо ожидать гостей. Пусть развезут они пчелиную семейку, чтобы не погубили ее песиголовцы. Надо не забыть окропить водой тех пчел, которые ночуют в летках. В зной и насекомым хочется быть на дворе. Учинит ли завтра скандал Магазанник или притворится, что ничего не заметил? И хитрый, и сметливый, и даже умный он, да рубль раскроил и ум его, и душу.