После ужина старый Чигирин, прощаясь, положил руки на плечи жены и, отведя от нее глаза, сказал Григорию:
— Целуй, сынок, мать, да будем собираться в леса.
Марина оторопела, задыхаясь, как рыба на берегу, глотнула воздуха, схватилась за сердце:
— Что ты говоришь?.. Как это — в леса?
И муж твердо ответил:
— Ногами, жена, ногами, машины пока еще нет.
Горячие волны зашумели в голове матери, потекли по ее лицу, по незаметным ранее морщинам.
— Бездушный ты! Я ж и насмотреться не успела на свое дитя!
— Еще насмотришься, — неопределенно пообещал Чигирин. — А сейчас надо идти.
— Пусть хоть один день побудет со мной, — в очах Марины сверкнули слезы. — Только один день молю у тебя.
— Не дало нам время этого дня, — уже хмурится старый. — Еще кто-нибудь ввалится в хату.
— Тогда пусть Григорий к моей маме пойдет, хоть день перебудет.
— Не шути, Марина, потому что лихо не шутит.
Женщина окаменела.
— Лучше бы ты, оглашенный, и не приходил сегодня.
Но это мужа не рассердило, он только пожал плечами:
— Не знаю, кто из нас оглашенный, — и снова коснулся рукой плеча жены. — Не надо, слышишь, не надо.
— В самом деле, мама, не надо, — отозвался и Григорий.
— И ты заодно с этим оглашенным?
— Моим отцом и вашим мужем, мама, — улыбнулся Григорий.
Марина припала к сыну:
— Ты смотри за собой и за ним, у него и до сих пор разум детский.
— Если жена добралась до разума, значит, и вправду пора идти, — рассудительно сказал Чигирин и начал укладывать в торбу хлеб.
— Ирод! — отрубила Марина, пошла в чуланчик и вынесла сала на дорогу. — Положи сверху.
— Ирод сала не ел, — буркнул в бороду муж.
— Ой, Михайло, Михайло… — Начала завязывать торбу — и уже совсем тихо: — Откуда ты взялся на мою голову со своими подснежниками? И как я из-за тебя еще не побелела, как те подснежники?
— Это я твою седину забрал себе… И не очень убивайся. Мы к тебе будем наведываться.
Вскоре отец и сын вышли со двора, нырнули в терпкую волну конопли, а из открытого окна вослед им донеслось до них горькое всхлипывание.
— Бабы, — крякнул Чигирин, — если бы собрать их слезы, то всех лиходеев можно было бы утопить.
XV
Там, где предвечерний лес бросал свои тени под колеса чужих поездов, близнецы сторожко остановились, замерли. Роман держит в руках лопату, а Василь — мешочек как будто с каким-то инструментом. Хлопцы сейчас похожи на рабочих, ремонтирующих железнодорожное полотно. Но напрасно так таились они: сколько ни окинешь взглядом, нигде никого, только тени, как самоубийцы, лежат на колее да порой в лесу, усаживаясь на ночь, пискнет пичужка.
Тишина и покой царят тут, хотя отсюда до станции рукой подать. Еще ни один паровоз не сломал себе шеи на этом месте, еще ни один мост не взлетел на воздух, еще ни один патруль, падая на рельсы, не разбил о них каску или голову. Потому чужие колеса беспечно режут тени, а чужие окна выплескивают из вагонов музыку, смех и голоса самоуверенных правителей.
— Тут, пожалуй, можно и днем расшивать полотно, — прикидывает сразу Роман, присматриваясь к просмоленным шпалам и заржавевшим костылям.
— Можно и днем, только не всегда, — щурится Василь, именно сейчас заметивший на придорожной тропинке женскую фигуру. — Вон, видишь, кто идет?
— Красавица с узелком или ведьма с помелом, — скалит зубы Роман.
— Спрячемся в лесу или постоим тут?
— Чего это нам красивой опасаться? — Роману не терпится поговорить с девушкой, и он деланно вздыхает. Парень не столько засматривается на девчат, сколько любит поболтать о них.
И вот в легоньком цветастом платьице, в невесомом, цвета весенней травы, платочке к ним подходит стройная белянка с черными ресницами чародейки, в ее руке покачивается узелок с глиняными горшками-близнецами.
— Борщ и каша? — усмехаются братья.
— Борщ и каша. Здравствуйте, — певуче здоровается девушка и осуждающе поглядывает на парней.
— Сама варила, ясочка? — улыбается Роман.
— Сама… Стараетесь немцам дорогу исправить?
— Стараемся, зиронько.
— Хороший паек за это получаете?
— Да получаем. А что?
— Ничего… Вот отец мой отказался от такого пайка, заболел или прикинулся больным. А вам, видно, силы не занимать и… ума тоже.
— Что уж есть, то есть, — боясь прыснуть, загадочно говорит Василь.
Между шпалами стоит девушка и, опустив глаза, невинно спрашивает: