На темно-синий бархат неба выкатывается полнолицая луна, и снова тени леса жертвенно кладут свои головы на рельсы. Вот они проснулись, и по ним тихо, без огней, проскочила дрезина; вел ее штатский, но рядом с ним сидел солдат с ручным пулеметом.
— Поздний час в самом деле выводит нечистую силу, — повторил Василь слова брата.
А после одиннадцати на полотне блеснул огонек, и в его лучах очертились две головы в касках. Это, закуривая, остановился патруль. Шаркая тяжелыми ботинками, солдаты молча прошли возле близнецов, а потом появились минут через двадцать — двадцать пять.
— Днем тут спокойнее, — шепчет Василь.
— А патрульных хоть сейчас голыми руками бери. Чесанем, брат?
— Шальной! Тогда Сагайдак никогда не пустит нас в разведку.
Еще подождали с полчаса, но патруль больше не появлялся.
— Пошли отлеживать бока. Распустились, будто у тещи. Что ж, и нам пора домой.
Близнецы, словно в дремотные волны, ныряют в лес, на полянке находят своих красногривых, отвязывают поводья и мигом вскакивают в седла. На дороге застоявшиеся кони переходят в галоп и будят пугливое эхо.
— Не видится ли тебе то, что будет завтра? — спрашивает Роман.
— Видится. Вот если бы каким-то чудом возвратился поезд с тем генералом! Хотел бы я посмотреть, куда полетели бы его кресты. И есть хочется.
— Может, захотелось того борща и каши, что девушка варила?
— Молчи, брат, а то в животе контрреволюция просыпается, еще подорвет силы партизана.
Вот и молчаливое жилище Магазанника. Как в похоронном саване, стоит мертвая хата, не капает слезой прикованная железом к журавлю бадья, не скрипят раскрытые ворота. Не слышно и дыхания скотины, только со старых-старых дверей скита, которые забыли вывезти в село, одиноко глядит потрескавшийся, постаревший ангел.
— Удрал черт от ангела, — со злостью процедил Роман и остановил буланого возле желоба. — Напоим коней.
Заскрипел журавль, плеснулась вода в желобе, и кажется, на мгновение проснулось подворье, да и снова погрузилось в сон.
— Гонялся человек за живой копейкой, а все стало мертвым, — входит Роман в сад, где когда-то стояла пасека. Вместо нее он видит в закутке старый одинокий улей.
— Поедем к себе, — тихо говорит Василь.
— Погоди, взгляну на улей, — вдруг заговорила в Романе душа пасечника. Он подходит к улью, прикладывает к нему ухо и дивится: изнутри едва-едва отзывается тревожное жужжание. Что ж это такое? Ведь не так гомонит пчелиная семья? Роман поднимает крышку улья, потом осторожно вынимает темную, изъеденную рамку, на которой едва шевелится обессиленная матка. — Чертов Магазанник!
— Что там, Роман?
— Вот чертов жадюга! Чтобы иметь больше меда, значит, чтобы не сеялись в медосбор личинки, он посадил в тюрьму матку и, видно, забыл о ней или побоялся приехать сюда. Этот нечестивец не только пчелиную матку засадит в тюрьму.
Роман раскрыл улей и с рамкой в руках быстро пошел из пчельника на подворье. Тут он положил изъеденные соты на краешек желоба, и матка медленно потянулась к воде.
Неожиданно братья слышат то ли вскрик, то ли всхлип, хватаются за оружие, но тут же и опускают его — от ворот, мотая косами, бежит к ним очень знакомая фигура.
— Шальная! — удивляется и улыбается Василь.
— Полоумная! — бормочет Роман.
А «полоумная», смеясь и ойкая, падает сначала в объятия одного брата, потом другого.
— Откуда ты взялась, умница?
— О, сначала «полоумная», а теперь «умница». Тогда уж найдите что-нибудь среднее. — Яринка от радости щурится, поправляет карабин, косы и одной любовью смотрит на братьев.
— Лебедушка ты наша, — тормошит ее Василь.
— И языкастая тоже.
— Осунулась наша сестричка, осунулась.
— Ой, братики, как я соскучилась по вас, — льнет к братьям Яринка. — Пошли вы на эту железную дорогу, а мое сердце как тисками кто-то сжал. Места себе не находила.
— А потом нашла помело и неведомо зачем полетела ночью.
— Не ночью, а днем, и не болтай, Роман. Ведь все равно любишь сестричку.
— Было бы кого. И как этот Ивась Лимаренко выдерживает твой характер?
Яринка сразу вспыхнула, но сдержала себя и повела глазами, верно, туда, где жил ее Ивась.
— Расскажи, Роман, как вам работалось на железной дороге.
— Видели там зельечко, похожее на тебя.
— И только?
— Нет, не только это.
— Так завтра пойдем на железную дорогу?
— Наверное, пойдем. Только ты, Яринко, не просись с нами, — грустнеет Роман. — Мама слезно молила беречь тебя! Какая уж ты ни на есть, а все же наша звездочка.