— Так где ты, греховодник, время проводишь?! Только не ври мне!
— Олена?! Да не может быть?! — удивленно вытаращил глаза Лаврин, словно увидел жену на помеле, а затем тихо засмеялся, вынул изо рта свою трубку и соскочил с коня.
— Так весело у той полюбовницы было? — становится Олена против мужа, готовая выцарапать ему глаза.
— Подожди, подожди, не тарахти, как соломорезка. У какой полюбовницы? — удивляется муж.
— У той, с которой ночуешь, лучше бы ты в этом кургане ночевал.
— Тю на тебя, сумасшедшая, — не рассердился, а добродушно рассыпал из-под идольских усищ смех и капельки луны. — Вот кино на старости лет.
— На старости, на старости! — передразнила Олена. — А где же ты погуливаешь в заполуночную пору? Так захотелось тебе стать людским посмешищем?
— Все вы, бабы, одним миром мазаны, — безнадежно махнул рукой Лаврин. — Это ж надо — из-за глупых ревностей глухой ночью притащиться в степь. И кроволюбов не побоялась!
— Не заговаривай мне зубы этими кроволюбами! Говори, где был! Чего молчишь?
— Не все и жене можно сказать, — уже посмеиваясь, рассудительно ответил Лаврин.
— Тогда приводи свою задрипанную не только для спанья, но и для работы, — и Олена крутнулась от мужа, чтобы идти в село.
— Да угомонись, наконец! Чего так раскипятилась? — Лаврин сжал руку жены.
— Если не скажешь, где был, только и видел меня! — пылала она гневом, а в глазах вместо нежного бархата метались осы.
— Да скажу, сумасшедшая, — повел плечом Лаврин. — Вытаращилась ты на милю, а не видишь и на пядь. Неужели вправду глупая ревность одурманила твою умную макитру? — и снова усмехнулся той усмешкой, что так волновала женщин.
— Говори, не тяни!
— Так вот, был я на болотах. Видишь, как промочил одежду?
— На болотах? Зачем тебя туда черти носили? Там же курганов нет!
— Еду носил раненым.
— Раненым? — и женщина почувствовала, как с нее начал слетать гнев, а вместо него проснулось к кому-то, и даже к Лаврину, сочувствие, — Почему же они на болотах?
— Подожди немного. Зиновия Сагайдака знаешь?
— Почему ж не знать, если наши сыновья у него.
— Вот он и нашел на болотах безопасное место для раненых.
— Так ты тоже с Сагайдаком знаешься? — уже начинает догадываться и боится своей догадки Олена.
— Выходит, знаюсь.
— Так ты, Лаврин, тоже партизан?! — вскрикнула Олена. Разве ж можно было подумать, чтобы такой мирный человек стал партизаном?!
— Партизан или не партизан, а что-то такое есть, — и улыбка заиграла под усами мужа. — Теперь, может, завяжешь в узелок свою ревность?
— Ой, Лаврин, Лаврин, зачем тебе это партизанство? Пусть уж дети там… — Олена сделала шаг, обхватила руками мужа и снова заплакала. — Может, пока не поздно, отступился бы от Сагайдака?
— За кого же ты меня принимаешь? — рассердился он. — Хочешь как в дупле жить? Не такое теперь время!
А если уж сказал Лаврин, то никакими доводами не переубедишь его.
— Это я с перепугу, Лаврин, — и она вытерла слезы, уже готовясь к своей новой судьбе. — Так это и за тобой могут охотиться гитлеряки?
— Если дознаются, то могут. Теперь подорожают и моя цибуля, и моя голова, — усмехнулся Лаврин. Было бы чему усмехаться.
— Ой, муженек, муженек… — припала к его груди, всхлипывая.
Лаврин успокаивающе положил руку ей на голову.
— Да не раскисай ты, Олена. В этой метели и мы можем на что-то пригодиться.
— Я же думала, что в партизаны одни верховоды идут, а оказывается, и ты…
— Такова жизнь, жена. Я бы вот теперь немного поспал у тебя под боком. Как ты на это смотришь?
— Идол ты… Идол!.. — не нашла ничего лучшею сказать Олена. — Всегда обманывал меня.
— Только один раз было такое, — добродушно прищурился Лаврин.
— Когда же это?
— Когда была метель вишневого цвету.
— А была ли она? Сошли года, словно вода, да и к войне прибились…
Вспомнив все это, Олена выходит из хаты и идет к кринице, где как вкопанный стоит ее муж.
— Ты все еще не набрал воды?
— А у тебя что, горит? — Лаврин начинает вытягивать утопленную клюку, затем, снимает с нее ведро, в котором плавают два краснобоких яблока. Каждый год до самой зимы он вытаскивал их из криницы, а доживет ли теперь до зимы? И жаль ему стало своих грядущих дней, в которые он заглядывал и заглядывать боялся. Вышли бы из войны его сыновья, дочка — и не надо большего счастья. Расплескивая воду, он направляется в хату, а за ним, как тень, идет Олена. И жена у него, хотя и любит поворчать, славная и до недавнего времени любила играть глазами, да и было чем играть.