Не говоря ни слова в ответ, Высоцкий отдает Марине ключи от машины, и мы долго прохаживаемся вдоль и поперек лестницы, имитируя будущие поединки. При этом я играю за каждого из противников, а актер пробует и, видимо, осмысливает свое место и действия на съемочной площадке, представляя их в кадре. Я посвящаю своего «ведомого» в рабочую схему боя, заготовку, сделанную фехтовальщиками. Когда Высоцкий освоился на лестнице, градом посыпались вопросы. Хочет знать, чем диктовался выбор последовательности всей серии эпизодов, используемых в схватках видов холодного оружия и бытовых предметов, учитывался ли внешний типаж спортсменов и так далее.
На «допросе» мне нелегко, так как многое не подвластно специалисту фехтования. Принципов развития сценического действия, тем более с учетом особенностей кинодраматургии, в институте физкультуры не проходили. Да еще, похоже, за мной с пристрастием наблюдают.
Выбирая самое лучшее, выдаю все как есть. И не вертясь заявляю, что скомпоновано сражение на уровне обычного здравого смысла, а приемы владения орудиями «убийства» основаны на опыте преподавания рукопашного боя в Советской Армии.
Обратной связи нет, просто информация принята к сведению. Затем Высоцкий замечает лежащие в стороне шпаги, по собственной инициативе скрещивает одну из них с моей, и еще час продолжаем «знакомиться». У меня, признаться, когда брал клинок, шевельнулась мысль вроде, посмотрим, каков ты с оружием в «злодейских» опытных руках, но тут же сосредоточился на поединке, ведь это сложно и ответственно — тренироваться без масок и других защитных средств.
После первых же упражнений замечаю, что ученик чрезвычайно собран. Несостоятельным быть не хочет, даже внешне это заметно. Глаза округлены, брови сдвинуты, лицо застыло. В репликах ершист. Ему нелегко, ситуация неординарная, почти, как говорится, форс-мажорная.
Быстро ищу главные недостатки. Видимо, с методом индивидуального урока не сталкивался, иначе говоря, персонально с педагогом фехтовать не приходилось. Когда учился в студии, действовал в парах, где как бы зеркально видел себя в противнике. А тут нужно делать атаки на «маэстро», снявшего пиджак, колоть и рубить, казалось бы, беспечного человека, применять защиты, названия которых он, естественно, забыл.
Виду не показываю, но меняю тактику. Упрощаю начальную фразу схваток, начинаю их с повторения хрестоматийного приема, известного каждому, кто изучал фехтование, даже сценическое, а затем, используя систему подготовки мастеров спортивного единоборства, делаю небыстрые, но односложные нападения, а избранная методика позволяет ему точно парировать атаку и совершать попытку ответного укола. Таким образом, экспромтно, отдельные схватки начинают походить на многоактные боевые эпизоды, не хуже, чем во франко-итальянских кинобоевиках.
Срочно также начинаю создавать ученику ощущение безопасности — мол, не попадем друг в друга, если будем соблюдать дистанцию и действовать на основе зрительных реакций, отбрасывая при этом крамольные мысли «дай-ка сделаю еще это», которые противник предугадать не в силах. Фехтовальный педагог — профессионал, и если все идет «по закону», в партнера, естественно, не попадет и от его клинка отобьется. Делаю все возможное, чтобы к подобному выводу он пришел сам и чтобы с этим пришло ощущение собственной обучаемости.
Здесь же рассуждаю о возможных вариантах действий противников, как бы для того, чтобы время даром не пропадало, раскрываю сущность поведения человека в поединке на холодном оружии, которое во многом одинаково как на войне, так и в спортивном единоборстве.
Минут через пятнадцать-двадцать, когда он освоился и понял, что провала не будет, начинаю подбрасывать безобидные шуточки, в том числе и по отношению к себе. Атмосфера разряжается, и устанавливается фон дружеского общения. Оба охотно принимаем его и в дальнейшем, даже в, казалось бы, серьезных высказываниях нередко присутствовал юмористический подтекст.
Нужно признаться, эта пара часов и мне далась нелегко. Поддавшись накалу хоть и учебного, но единоборства оружием, видимо, под влиянием нешуточного отношения противника к схваткам, увиденной его готовности постоять за свою мужскую честь весь урок не мог отделаться от звучащего во мне голоса поэта:
Моментами отвлекаюсь, обмениваюсь с учеником репликами, а тут вновь и не раз как наваждение:
После тренировки вывод однозначен и он обоюдный, но не говорим об этом. Оснований для беспокойства нет, актер справится с подготовленной для него программой.
Сидим потные, усталые и рассуждаем, а я использую созданные предпосылки и начинаю психологическую подготовку ученика к предстоящим трудным поединкам. Незаметно, с пристрастием наблюдаю за собеседником и вижу, что он не только доволен, но и удивлен, что столь удачно действовал шпагой, хотя и не показывает этого. Ведь знает — много лет не фехтовал. Я же с серьезным видом рассуждаю о прочности спортивных двигательных навыков, так как человек, умеющий плавать, кататься на коньках или велосипеде, даже после двадцатилетнего перерыва сумеет это сделать.
Правда, с фехтованием, тем более выученным на актерском уровне, несколько сложнее, но это уже не для него. Объективно я честен, и заподозрить в умышленном завышении оценки меня сегодня нелегко. Он действительно показал себя не только двигательно подготовленным, имеющим развитую мускулатуру, но и обладающим хорошей зрительномоторной реакцией, а главное — смелостью и отсутствием суетливости, что нередко бывает с человеком, взявшим в руки оружие, особенно после большого перерыва.
Уходя из павильона, заговорили о театре. Я признаюсь, что видел его только в кино и, к сожалению, ни разу в спектакле. Тут же принимаю приглашение на «Пугачева». Договариваемся — билеты будут у него, и мы с женой получим их при встрече перед представлением.
И вот спустя несколько дней входим в Театр на Таганке через служебную дверь и дежурная вызывает к нам Владимира Высоцкого. При встрече я первый говорю:
— Здравствуй, Володя. Знакомьтесь. Это моя жена Марина.
Он слегка поклонился, повернулся к жене, на мгновение задержал взгляд на ее лице, затем озорно заулыбался, поднял руку на уровень лица со сжатым кулаком и с шуточной угрозой в мою сторону произнес:
— Ну, Тышлер, и оторвал же ты себе Марину.
Высоцкий рассказал немного о предстоящем спектакле, о роли Хлопуши, которую он исполнял. А уходя к себе, пригласил зайти после спектакля за кулисы.
И вот интересный вечер подходит к концу. Мы с женой в служебном фойе театра. Идет обмен впечатлениями. Высоцкий разговаривает несколько живее обычного, подвижен, жестикулирует. Мы говорим, что не могли заранее представить, как получится спектакль, созданный на основе известных стихов.
Нам очень понравились частушки-припевки, они оживляли спектакль, поднимали разрозненные сцены до уровня обобщений.
Для нас с женой, когда представление окончилось, стало очевидным, что писал эти припевки не автор текста, на основе которого была сделана пьеса, а Высоцкий. Уж очень их идея по смыслу была созвучна его песенному творчеству и бунтарской сущности самого Хлопуши. Как только было сказано о припевках, Высоцкий аж взорвался возгласом:
— Да, вы поняли. Это я их писал.
Следующие встречи состоялись на студии уже при подготовке самих поединков. И вот после того, как битва на лестнице была окончательно отрепетирована нашей массовкой, назначили съемочный день. С утра все собрались на площадке, спортсмены подыгрывают Высоцкому, а он темпераментно вписывается в многочисленные схемы частных поединков и раз от разу ускоряет продвижение по боевому маршруту.