По-настоящему мы подружились с ним после одного случая. Было это в 66-м, в Баксанском ущелье, в гостинице «Иткол». Слава Высоцкого, магнитофонного певца, тогда еще не перевалила через Кавказский хребет, никто из местных жителей о нем не слышал.
Как-то осенним вечером я играл в баре гостиницы на бильярде. Ввалилась шумная компания подвыпивших местных парней. Атаман этих пьяных придурков, тоже молодой, но совсем седой, вел себя особенно нагло и оскорбительно. Так уж получилось, что мне пришлось ввязаться в драку. Численное превосходство противника особенно не смущало, я был тоже молод, драться в детстве и юности приходилось много, к тому же в баре, как я заметил краем глаза, был кое-кто из съемочной группы — убить не дадут, решил я.
Но прошла минута, вторая, мне уже приходится плохо, а никто из группы и не думает спешить на помощь. И тут появился Володя. Это уж потом, от друзей его детства я узнал, что он всегда был таким — чувство товарищества развито было в нем в крайней степени. В подобных обстоятельствах о последствиях он не думал. Как маленькая упругая торпеда влетел он в кучу малу — я, прижатый в угол, сразу почувствовал, как ослаб натиск, и у меня уже появилась свобода действовать. Вот так, спина к спине, мы кое-как продержались до прихода милиции.
В комнате милиции мы оказались втроем — я, Володя и седой парень, затеявший драку. Под глазом у него светился фингал. Как мы ни доказывали милиционерам, тоже местным, что защищались против нескольких человек, что драку затеяли они, все было бесполезно. Седой парень, показывая пальцем на фингал, твердил одно:
— Посмотри, начальник, кто кого бил!
Получалось, что мы с Володей напали на него и зверски избили.
Володя потом долго вспоминал этого мерзавца. Недели полторы у него болела челюсть, он не только есть, но и петь не мог, что было особенно обидно.
И вот спустя семнадцать лет я снова приехал в этот район выбирать натуру для нового фильма. Многое изменилось за это время. Слава Высоцкого не только перевалила через хребет, но, кажется, навеки поселилась в ущельях. Утро в этом альпинистском районе начинается с громкой трансляции песни Высоцкого, и вечер кончается тем же — перед отбоем радио голосом Высоцкого поет что-нибудь из «Вертикали». Днем лезешь в горы, язык на плече, выберешься на пупырь, осмотришься — какая дикая красота кругом, кажется, нога человеческая не ступала. Вдруг видишь — в скалу вцементирована стальная табличка, на ней выбито:
«Лучше гор могут быть только горы». Высоцкого многие помнят по съемкам «Вертикали», у него тут много истинных и преданных друзей, он, Высоцкий, тут как пароль, любишь его — значит, хороший человек. Ну а «друг Высоцкого» — это уже высокое звание. Как награда.
Наша партнерша по теннису, официантка из шашлычной, пригласила нас на шашлык.
— Обязательно приходите. Наш директор — старинный друг Высоцкого, он для вас постарается.
— Он альпинист? — спросил я.
— Нет.
Смутное подозрение кольнуло меня:
— А как зовут вашего директора?
— Имя у него Рашид, но все его в Баксане зовут Седой. Я засмеялся:
— Нет уж, дорогая, лучше мы завтра поголодаем.
И все-таки назавтра мы с Тимуром, моим оператором, не поленились — дошли до шашлычной. Взглянуть на Седого. Официантка показала нам его издалека.
Да, это был он…
В 69-м мы снимали «Белый взрыв» — о войне с немцами на Кавказе. Война и горы. И то и другое близко Володе. Решили, что он напишет песни для фильма. Хотя сюжет у фильма сжатый, упругий — вроде бы не до песен. Но договорились так: появятся песни — и если они будут хорошими, сами найдут себе место в ткани фильма.
Володя в это время вовсю крутил роман с французской артисткой, голова у него была забита множеством дел, не имеющих отношения и даже мешающих творчеству. Но время ддя серьезной работы он нашел.
В августе 69-го — я как раз валялся в постели после вертолетной аварии — от него пришло звуковое письмо. На магнитофонной ленте были записаны две песни. Первая показалась мне несколько иллюстративной.
Вторая же понравилась безусловно. И простотой мысли, и простотой формы, и запоминающейся мелодией.
Почему-то ни одну из этих песен я в картину не вставил. Сейчас жалею. Но тогда мне показалось, что песни не могут органично войти в фильм и вообще снижают драматизм происходящего на экране.
Володя крепко обиделся. До этого обычно его песни выкидывало из фильмов кинематографическое начальство. А тут — режиссер, товарищ… Помню наш разговор:
— Я знаю, почему ты не вставил мои песни.
— Почему?
— Хотел посмотреть, получится ли у тебя без меня…
Не уверен, имел бы фильм успех, будь там песни Высоцкого. Но без них он прошел по экранам незаметно, никто его не помнит, кроме альпинистов.
В 1976 году мы попытались реанимировать вторую песню, заменив «снега» и «льды» на «моря» и «штормы» — фильм был о паруснике и назывался «Ветер надежды». Картина получилась неудачной, и песня в ней опять не прозвучала.
Однажды мы жили с ним в Болшеве, в Доме творчества кинематографистов. Пытались сочинить детектив. Сюжет шел плохо и вскоре застрял окончательно. Запутались мы на «кранцах» — сюжет был морским. Я, считавший себя знатоком морского дела, уверял насчет «кранцев» одно, Володя — другое. Мы поссорились.
Год примерно спустя в случайном разговоре с моряками я с удивлением обнаружил, что Высоцкий был прав. Потом мне не раз приходилось изумляться его удивительной осведомленности о предмете или области, весьма отдаленной от рода его занятий. В 68-м году физики Сибирского филиала Академии наук показывали нам строящийся ускоритель. Объяснял — что к чему — молодой бородатый ученый. Вскоре я отвлекся от объяснений, так как перестал что-либо понимать. Смотрю, Володя кивает, поддакивает. Ну, думаю, играет. А на самом деле ничего не понимает, как и я. Вдруг он стал задавать вопросы бородатому физику. Вопрос — ответ, вопрос — ответ. Словно мячики кидают друг другу. Вскоре я понял, что мой друг свободно разбирается в предмете разговора. А ведь он был чистым гуманитарием! Вот еще один штришок, который не грех добавить к портрету Высоцкого.
Но вернемся к нашим баранам. То есть к «кранцам», которые нас рассорили. Плюнули мы на сценарий — каждый занялся своим делом: я катался на лыжах, о он с утро садился за бумагу. Но столе — пачка «Винстона», его любимых сигарет, — и писал. В этом заключался весь его отдых. Причем он не разрешал мне доже открывать форточку — очень боялся простудить голос. Спустя некоторое время Володя буркнул:
— Расскажи мне про шахматы.
«Ага, — подумал я, — скоро появится песня про мои любимые шахматы». Он кок раз находился в «спортивной полосе» своего творчество.