Я раскинула руки, встав во весь рост, на скрипучей кровати.
– Подойди ко мне, – проговорила. Слёзы подплыли к глазам. Ближе, чем им можно подплывать. Когда подошёл, я, слова не дав сказать, его поцеловала. Первая, сама. Мягкие губы. Гладкие щёки. Огненный танец в животе. Руки на моей спине. «Я всегда буду за тебя, – прошептала я. – Всегда за тебя, что бы ни случилось». Чуть выше его (а он – на полу), склонив лицо. Мои волосы, его волосы. Чёрные и тёмно-каштановые. Прядки сквозь пальцы. Дыхание было – и нет дыхания.
Где-то, не помню, где, я читала: через поцелуй двое понимают, подходят ли друг другу физически. Подходят, когда внутри пляшут черти. В нас плясали.
За дверью с грохотом передвигалась бабушка с едой. Такой одуванчик есть почти в каждой больнице. Автомедонт поваренной телеги.
Марк шагнул назад. Я удержала ноги на пружинах.
– Обедать будете? – пробасила старушка. – Здоровье поправлять. Это силы нужны… – «Нет, спасибо», – сказала я. «Да, пожалуйста», – сказал Марк. Мы переглянулись. – Так да или нет?
– Нам одну порцию. Если что, разделим, – нашёл он компромисс.
Мне было уже всё равно. В одном узоре с чертями летали бабочки.
Отец позвонил сам. Отец позвонил и пришёл в ужас. Он сказал, не мне, своему сыну: «Неделя. Выдержите одну неделю. Не пускай её, – то есть меня, – ни в какую школу. Если такая атмосфера сложилась. И сам не ходи. С Юлей вопрос решу. Через неё со всеми, с кем надо. Из больницы уходите. Береги её. Сам всё знаешь. Не могу сорваться. Хочу сорваться, но не могу. Никак».
Так мы и поступили. Закрылись в летней кухне. На неделю. Из всего времени, что я жила, она была лучшей. Как на заброшке, после взрыва. Будто никого и ничего не осталось, во всей планете (не считая перевязок). Их можно списать на погрешность. Два блока сигарет, запас еды, зима в окне. Мальчик, девочка. Девочка, мальчик. В ожидании большого и сильного мужчины, с чьим появлением кончится чужбина и начнётся дом.
В "Метаморфозах" поэт рассказывает о выжившей после потопа паре:
Девкалион, зарыдав, к своей обращается Пирре:
«Нас, о сестра, о жена, о единая женщина в мире,
ты, с кем и общий род, и дед у обоих единый,
нас ведь и брак съединил, теперь съединяет опасность, –
сколько ни видит земли Восток и Запад, всю землю
мы населяем вдвоём. Остальное всё морю досталось.
Примерно так всё и было. Только без стенаний. И среди людей.
Божественные безбожники
Не помню, кто сказал это мне. Жив он был или мёртв. Не я ли сама, живая и мёртвая, сказала. «Гений – это проводник крика». Древние считали, проводник – не сам художник, но его компаньон, некий дух. Видимо, с тех времён поезд успел сменить направление. Не сверху вниз, а снизу вверх. Крик к пустым небесам. Я не гений, но говорю: «Чем больше в тебе мира, тем меньше человека». Я говорю: «Что внутри, то и снаружи». Чтобы сказать одну фразу, порой приходится толкать целую речь. Беру и толкаю. Не для кого-то. Так, чтобы было. Рукописи горят. Сжигала многократно. Историю о девочке, обделённой телом, я счистила из интернета, дописала, отредактировала (чуть ни двинулась, пока редактировала), нарочно распечатала и… сожгла. Причина? Вот, фрагмент сгоревшей рукописи, уцелевший единственно в моей памяти. Причина в нём.
«…Иногда её мысли сплетаются в тесный клубок наложенных друг на друга слоёв. Крест-накрест или в форме звезды Давида. Но куда чаще они напоминают порванную сеть с несколькими началами и отсутствием конца. С вылезшими мохрами, не позволяющими причесать их. Наблюдения Лики – ёрш в парикмахерском кресле. Вроде бы, материала достаточно, но работать с ним – невозможно».
Прошла неделя. Отец не приехал. Сказал: «К новому году». Мы пошли в школу. Пошли, но как бы остались у себя, в себе, на летней кухне. Диана Чекова отошла от нас к Тане. Ольга Тришина уехала от нас к святыням. Алина Чистякова (без четвёртой), с Васей, казалась его мамочкой и дочкой сразу. Мы с Марком перестали обращать внимание на кого-либо, кроме друг друга. Это назревало, и это произошло. Что кто говорил, нас волновало не больше, чем цвет белья.
Моё тело напоминало дневник. Резаный, колотый, подпаленный. Синяки, ссадины, засосы. Багровый шрам на шее, похожий на подкову: отпечаток зажигалки под волосами. Мы уничтожали друг друга. Потому что «Быть для…» или «Быть с…», даже «Быть в…» оказалось мало. Быть им или быть ей, вот к чему рвутся люди, друг на друге зацикленные. Если живёшь среди боли, без боли второго не прочувствовать. Радар на неё. Чем себя окружаешь, то ты и сам.
Я, до всего, резала руки. Он прижигал мне ноги. Я дробилась на вымыслы. Он разбивал мне лицо. Он грыз себя мыслями. Я кусала его кожу. Он отдавал жизнь по капле. Я пила его кровь.