— Что? — сморщив лицо и не очень понимая, о чем говорит прикарий, переспросил Руслан. — У меня беда…
— Какая, какая беда? — поспешно вопросил прикарий, поглядывая на двери, ведущие из ропаты.
— Жена больна, — почему-то солгал Руслан и посмотрел в блекло-серые, оплывшие складками жира глаза духовного отца.
— Господь послал болезнь. Благодари Господа, потому как все, что от Исшу бывает к добру, — безразличным, бездушным тоном, так, будто говорил когда-то давно выученные на оценку пять слова, изрек прикарий. — Если чувствует и видит она, жена твоя, что сама виновата и не сберегла здоровья, пусть каяться… Но и каясь, пусть помнит, что болезни от Господа, ибо всякое стечение обстоятельств, не случайно-все ниспослано им Господом Исшу. Поэтому и ты сам, и жена твоя благодарите Господа за эту болезнь, потому что болезнь смиряет, умягчает душу и облегчает ее тяжесть обычную от многих забот.
Руслан вначале смотрел на прикария, на его жидкие седые, покрытые, от сладкой жизни, жиром волосы, на которых сверху покоилась фиолетовая, бархатная шапочка, потом перевел взгляд и глянул на толстые губы, выпирающие вперед и широко растягивающие, в уголках коих притаилась белая густая, похожая на крем слюна. Он слушал, молча прикария, а тот исторгал из себя невесть какую белеберду, и эта белеберда почему-то стала злить Руслана, так вроде, кто-то, очень неторопливо отходя назад, натягивал тонкую резинку. Прикарий поднял левую руку так, что рукав длинного одеяния задрался показав крупные, швейцарские часы, и продолжил все тем же равнодушным голосом:
— Но есть такие болезни, на исцеление коих Господь налагает запрет, оно как Господь Исшу знает, что болезнь нужнее, чем здоровье, а потому вы должны принять эту болезнь как благо, от Господа Благого, и мир дает…
Но кто дает мир, и, что дает мир Руслан, увы! так и не успел узнать, потому как резинку, натянутую до победного конца внезапно отпустили… И она громко засвистев, полоснула его по черно-голубой душе, и он также громко закричал на всю ропату:
— Дурень, дурень, ты, толстый… покрытый чернотой прикарий! И Господь твой никакой ни нищий, измученный Исшу, а…, — Руслан на мгновение затих, а после выплеснул на прикария все то, что услышал ночью от демона и осознал своей душой. — А твой Господь Чернобог, и в Пекло, в Пекло, к нему уползет твоя черная покрытая ложью и жиром душонка.
Руслан порывисто развернулся, в последнюю секунду глянув на ошарашено-испуганное лицо прикария, покрытое маленькими капельками пота, у которого, от неожиданного поступка прихожанина, нижняя челюсть упала вниз, а подбородок покрытый двойной, вернее тройной складкой кожи опустился на грудь, закрыв своей плотной стеной жира и без того короткую шею. А Руслан уже убегал из ропаты, громко топая по мраморному полу кроссовками, шумно хлопнув деревянной дверью, отчего вдруг послышалось глухое у…у…ух!.. это кирпичные, поштукатуренные и покрашенные в белый цвет стены ропаты заходили ходуном и закачались. Он бежал вперед, в голове его стучала лишь одна мысль, обидная, и ужасно болезненная, просто не выносимая мысль: «За то, что Танюша так мучилась, я оказывается должен был благодарить этого Исшу… Что ж это за Господь такой, что ж у него там вместо души?… камень, что ли… или у него вообще нет души…. а может…, — и Руслан, прервав свои размышления, остановился, замер на месте и задумался, вспомнив слова ночного гостя-демона. — Не ходи ты, в свою ропату, ничего там нового не услышишь, и не увидишь, там мои яремники трудятся внушая вашим душам то, что нужно мне…»И выходит, верно сказал демон, служат в ропате его яремники, внушающие людским душам всякую ерунду, чепуху, бессмыслицу, ложь…
Да… да, да, верное слово — ложь!
Руслан повернул голову, посмотрел на ропату и содрогнулся всем телом, содрогнулся своей голубо-черной душой, потому как теперь на него глядело не белое, ухоженное, круглое здание с золотым покатым куполом и крыжом наверху, а на него косилось, гипнотизируя, ужасно кособокое, двухэтажное здание. Одна из сторон которого была высокой с небольшими башенками и окнами, а другая такой, точно в ней разломали все башни, окна вырвали, и по стенам стреляли не раз из пулемета, и возможно даже из гранатомета. И цвет у ропаты теперь был не белый, а черный. Купала горели не золотом, а блистали насыщенной синевой с черными пятнами по поверхности. И вместо золотого, четырехугольного крыжа, горел черный, тонкий шпиль, венчающейся плоским кругом, с которого на Руслана глянуло белое лицо демона, с тонкими обсыпанными снежной изморозью бровями и губами, с изогнутым немного вправо носом и, красными глазами полыхающими холодными бликами огня.