— А нет, Ильюшенька, не скажи. По весне даже мечом пришлось помахать. Да ты проходи, проходи в жило. И отрока зови. Чего это он стоит будто чужой? Идем, отрок, идем. Сытой тебя напою, медом и рыбкой красною накормлю. А собачек моих не бойся, не тронут собачки. Чего это ты, Ильюшенька, гридня себе завел? Раньше всегда один ездил.
Старикан мне понравился. Было в нем что-то очень доброе, умное и проницательное. Казалось, что лишь мельком взглянув на меня, он уже все понял, все узнал и даже пообещал помочь. Глупо, конечно, так думать, но от старика исходило что-то успокаивающее, и у меня сразу отлегло на душе.
Пока Илья Муромец расседлывал коня, а хозяин утихомиривал трех огромнейших, мохнатых волкодавов, я успел рассмотреть строение, в котором мы оказались. В центре круглого двора, обнесенного бревенчатым тыном, стоял врытый в землю высокий, мощный столб, который венчала вырезанная голова человека. Из-под нависших бровей он неотрывно смотрел на меня разбойничьими глазами, сделанными из янтаря. Резко очерченное, суровое лицо дышало отвагой. Пристальный взор заставлял поеживаться от безотчетного страха. И в то же время еле заметная усмешка, казалось, говорила: «Что, испугался? А ты не трусь, не поддавайся, борись!»
Я медленно обошел вокруг столба, с каждой стороны смотрел на меня все тот же суровый лик, те же сделанные из янтаря глаза сверлили из-под грозных бровей. Та же усмешка кривила губы деревянного истукана. Все вроде было одинаковым, но чуть-чуть другим… Зато шапка у этой четырехликой головы была одна.
Вокруг центральной статуи кольцом стояли фигурки пониже. Их лица были вырезаны только с одной стороны и обращены к центру, к главному идолу. За ними, тоже кольцом, стояли навесы с деревянными, врытыми в землю, столами и скамьями. И с каждого места на этих скамьях можно было видеть и главного бога, и окружавших его божков.
«И ему, этому главному богу, тоже видно все, что делается под навесами!» — неожиданно подумал я о четырехликом идоле, как о живом существе. И мне опять стало как-то тревожно и жутковато. Уж очень цепко держал в своей власти взгляд янтарных глаз. Да, силен, видно, был тот безвестный мастер, что создал этого деревянного истукана, если даже на меня, человека из современного общества, он производил столь сильное впечатление!
А сосны вокруг тихо шумели, чуть заметно покачиваясь под слабым вечерним ветром. Алый закат окрашивал их высокие кроны. Два черных ястреба кружили в небе. И далеко-далеко от нас прорезали тучи беззвучные молнии. Надвигалась гроза.
— Эй, Володимирко! — позвал меня Илья Муромец. — Коня поить пора. Своди-ка его к реке.
Я принял из рук Ильи Ивановича жесткий ремень уздечки и остановился в растерянности. Что нужно говорить лошади или за что ее дергать, чтобы она пошла? Этого я не знал. А Чубарый смирно стоял передо мной, и его большие добрые глаза, казалось, спрашивали: «Ну, долго еще стоять будем?»
Я решительно повернулся и направился к воротам. Чубарый пошел за мной. Я даже ремень уздечки не дергал, не понукал коня. Он пошел сам! Вот когда я понял, что одно дело машина, а другое — живое, самостоятельное и понимающее тебя существо. Было очень приятно идти вместе с этим большим, сильным другом-спутником. На мотоцикле, в автомобиле и даже в вертолете так себя никогда не почувствуешь. Там ты один. А здесь нас было двое.
Конь попыхивал мне в затылок своим теплым дыханием, шел не спеша, с достоинством. Но стоило мне неожиданно для него остановиться перед закрытыми воротами, как он тоже остановился, чтобы не налететь на меня. Им не нужно было управлять! Он соображал сам. Это было удивительно и очень приятно.
Я так расхрабрился, что, прикрыв за собой ворота, решил не идти к реке пешком, а проехаться на Чубаром. Он явно не имел ничего против. Но едва я, подпрыгнув, лег животом поперек его широченной спины, как он, решив, видимо, что дело уже сделано, пустился тяжелой рысью вниз по узкой дорожке, полого сбегавшей по откосу холма к реке. Я очутился в довольно сложном положении: на крутой и гладкой спине совершенно не за что было ухватиться. Точки опоры для ног тоже не было. Я лежал мешком поперек и чувствовал, что сползаю, так как запрыгнул недостаточно высоко. Закинуть ногу на спину коня я тоже не мог. А этот чертов ломовик трусил себе вниз под горку и не обращал на меня никакого внимания. Мне оставалось попытаться спрыгнуть с коня, но так, чтобы не попасть ему под ноги. Но разве животом оттолкнешься? А руками я судорожно пытался уцепиться за его спину, но руки мои скользили по шерсти животного. Я висел, как альпинист на краю пропасти. Еще миг — и я, в полном соответствии с законами физики, полетел под пудовые, подкованные железом копыта Чубарого.
Нет, я не закричал. Я только закрыл глаза, понимая, что вот сейчас мои косточки захрустят. Но ничего не случилось. Огромное, страшное копыто переступило через меня и опустилось на землю рядом, целиком вдавив в нее твердую сосновую шишку. Чубарый остановился и, повернув голову, с недоумением посмотрел на меня. Я встал, с благодарностью погладил его, прижался к нему щекой. Какой он умница: даже не глядя сумел своей задней ногой перешагнуть через мое распростертое тело!
Конечно, благоразумнее было идти дальше пешком, ведя коня за собой. Но это означало признать свое поражение, в том числе и в глазах Чубарого. Этого я не мог теперь допустить. Мысленно проанализировав свои действия при первой неудачной попытке сесть верхом, я понял допущенную ошибку, увеличил силу толчка ногами и на этот раз, навалившись животом точно на середину спины лошади, без труда перекинул ногу и оказался на должной высоте, как в прямом, так и в переносном смысле этого выражения.
У реки Чубарый сам выбрал подходящее место, зашел передними ногами в воду, огляделся по сторонам, вздохнул и только после этого начал пить. Сидеть на спине сильно наклонившейся вперед лошади было неудобно, и я соскочил на мягкий и чистый прибрежный песок. Чубарый поднял голову и посмотрел на меня. Я подумал, что вода в этом месте не очень вкусная и потянул за повод, чтобы перейти на другое место. Но он даже не шевельнулся. Попробовав еще раз воду, конь опять посмотрел на меня, словно ожидая чего-то. Потом с досадой помотал головой. И тут меня осенило: во рту у лошади были железяки с кольцами, которые, как я уже знал, назывались удилами. Они-то и мешали Чубарому. И в самом деле — попробуйте пить воду с зажатым поперек рта железом! Я тут же освободил Чубарова от удил, и он, довольный, вновь потянулся к воде.
Посмотрели бы вы, как он пил! Чуть прикоснувшись мягкими губами к воде и нисколечко не замутив, Чубарый тянул ее в себя, словно насос. Бока его раздувались, а он все тянул и тянул. Потом поднял голову, еще раз огляделся по сторонам, роняя капли в прозрачную реку, и снова принялся «накачиваться». Я уже стал опасаться: не лопнет ли он? Вдруг заболеет?
— Ну, цистерночка, хватит. Довольно! Ведь лопнешь, — сказал я ему, пытаясь отвести от воды. Но Чубарый продолжал пить и заканчивать явно не собирался. В каком-то кинофильме я видел, что мальчишки не только поили коней, но и купали их в реке. Я разулся, вошел в воду и стал плескать ее на Чубарого. Ему это понравилось. Тогда я разделся до трусиков и вместе с конем зашел в воду поглубже. Мы затеяли веселую возню и игру. Конь фыркал, я скреб ему спину пальцами, брызгал ее, залезал на Чубарого и прыгал с него, как с трамплина, а потом опять мыл ему плечи и спину.
Куда девались моя тоска и усталость! Оставив коня, я решил поплавать. Вода была удивительно чистая, без единого пятнышка нефти, и купаться было очень приятно. Я даже пил ее, захватывая ртом и глотая как газировку.
Насытившись водными процедурами, мы с Чубарым вышли на берег. Грозная туча была совсем близко. Все чаще доносились глухие раскаты грома, молнии прорезали небо зигзагами. Я стал натягивать прямо на мокрое тело одежду, а Чубарый, выбрав местечко получше, принялся валяться на свежей траве. Солнце уже скрылось за лесом, и только самые верхушки сосен еще купались в его лучах. На реке стало тревожно и тихо. Далеко от берега, на струе, ударил вдруг с брызгами жерех. Потом еще и еще один. И тотчас по всему плесу начала играть рыба, словно она только и дожидалась этого сигнала. Ближе к берегу на спокойной глубокой воде беззвучно возникали круги и показывались на мгновенье крутые спины лещей. У прибрежных кустов то там, то здесь взбучивали воду воронками здоровенные щуки. А из темной глубины россыпью, словно дробовыми зарядами, выстреливали к берегу испуганные кем-то мальки. Я ошалел: столько рыбы! Захотелось сбегать к старикам, выпросить у них какую ни на есть удочку и ловить, ловить, ловить… Ах, если бы сюда мой стеклопластиковый спиннинг с безинерционной катушкой!