— «Четыре-ноль-четыре», — говорю я, — такое обозначение я придумала для того, кто потерян. «Четыре-ноль-четыре» — это когда ты вдруг обнаруживаешь, что кто-то или что-то пропало. Просто исчезло. Только что было здесь, а теперь нет, и ты не можешь это отыскать. «Четыре-ноль-четыре» — вот, что случилось с моей сестрой. Она была в своей комнате, а потом ее не стало. И позже, когда мы остались вдвоем с тетей, так мы говорили о...
«Слишком рано говорить об этом…»
— …о моей сестре. Она была «четыре-ноль-четыре».
«И я, но по-другому».
Таннер прищуривается.
— Ты тоже...
— Нет. Я никогда не пропадала. Мое лицо не красуется на ориентировках где-о. Я не к этому веду.
— Оу...
На лбу Таннера видны морщинки. Мое заявление убирает лишь одну из них, но остается еще три. Как обычно, мне хочется их стереть, но я этого не делаю — ведь скоро их станет еще больше.
— Когда моя сестра только пропала, — продолжаю я, возвращаясь в свое прошлое, — я подумала, что она просто сбежала, поэтому ничего никому не сказала. Когда мама позвонила и поинтересовалась, не видела ли я Эмили, я солгала, сказав, что она со мной. Я прикрывала сестру целых два дня, пока уже нельзя было скрывать правду. Думаю, именно поэтому я ненавижу ложь.
«И потому, что я была искусным лжецом. И до сих пор им остаюсь».
— Ли. — Таннер перекатывается ко мне, но я отстраняюсь и сажусь.
Я не хочу смотреть на него, рассказывая остальное, поэтому притягиваю колени к груди и обнимаю их, сцепив руки.
Таннер тоже садится.
— Эй.
Он накрывает ладонью мои руки, но я не в силах расцепить свои пальцы. Они словно узел. Узел, который я не в силах разрубить.
«Подходящая метафора для всех сожалений в моей жизни».
— Я не верила, что сестру похитили до тех пор, пока нам не сообщили, что ее нашли. Безусловно, ее искали, но я почему-то была уверена, что она счастлива. Я представляла, что она уехала в Вегас или куда-то еще…
Мой голос ломается. Губы дрожат.
— Я видела видео с ее освобождением.
Я не поясняю, что любопытный сосед снял этот момент на телефон, а потом продал запись, поскольку здесь моя история обретает новый поворот. Суть не в том, как пропала и нашлась моя сестра. Дело в том, как я снова потеряла ее. И мою маму.
— Карсон? Боже мой… — Тайлер, похоже, сложил все воедино.
Почему я живу одна.
Почему внутри него что-то ёкает, когда он порой задумчиво смотрит на меня — ведь я похожа на сестру.
Почему я так и не сняла листовки с фотографиями пропавших девушек со стенда в кофейне.
— Похититель заманил в машину Эмили Карсон, когда она была на улице. Она голодала и продавала себя за еду.
Таннер процитировал газетный заголовок о моей сестре, но это только начало всей истории.
Я мну руками простыню на своих коленях. Мои пальцы больше не сплетены в узел, в отличие от мыслей в голове.
«Похититель пообещал Эмили двадцать долларов, если она отсосет ему. Она села в автомобиль, и он ее вырубил».
— Я была уверена, что она свободна.
По умолчанию, это означало для меня, что она счастлива. Эмили была достойна счастья, как никто другой. А на самом деле она проснулась прикованной в подвале дома похитителя. Ей помог случай. Электрик, которого вызвали заменить перегоревший предохранитель, в щели под дверью заметил ее ноги. Похититель не ожидал, что Эмили сумеет вытянуться так далеко. Ее руки были прикованы к стене цепью, и она чуть не оторвала себе запястья, вытягиваясь, но это того стоило.
— Полиция никогда не интересовалась, почему Эмили в первую очередь оказалась на улице и почему была готова сесть в машину незнакомца за двадцать баксов. Они считали ее обыкновенной проституткой, — пробормотала я, все еще комкая простыню.
«Окружной прокурор сказал, что Эмили вела беспорядочный образ жизни, и все ему поверили».
Таннер знает. Я чувствую это по сгустившейся атмосфере в спальне.
— Он надругался над ней много раз, — говорю я, имея в виду вовсе не похитителя Эмили. — После школы. По субботам, когда мама работала. Я слышала, как он зашел к ней в комнату однажды ночью, когда мама крепко спала. Должно быть, она приняла снотворное. Или же он подсыпал ей его.