Прошло секунд тридцать. Собака всё же правильно уловила запах. Собака медленно двинулась к ним.
— Ну, вот и всё, так выходит. Пули эту тварь не берут. Да и у меня нет патронов. Я всю обойму израсходовал — прошептал Олег Андреевич.
— Выходит так — сказал Кречетов.
А собаку что-то сбивало с толку. Она остановилась, она подождала человека. Который глазами так же искал их. Или всё же нет?
— Такое ощущение, что их интересует что-то другое или кто-то другой — еле слышно прошептал Олег Олегович.
— Нет, это вряд ли — не согласился Кречетов.
— Ближе к повороту, там мальчишка, это Андрей, это он мешает им — произнес Олег Андреевич.
Сразу было видно, что данное явление — есть видение, есть какая-то призрачная оболочка. Даже не раздвоение, а что-то сходное с миражом. Но ведь и в таком виде имело значение. А откуда и почему это взялось, рассуждать было некогда, да и не было хоть какой-то элементарной основы предположениям. Зато была задача, которую необходимо было выполнить. Выполнить, и остаться в живых. Выполнить, и вернуться назад. Конечно, последнее касалось лишь Сергею Павловича и Олега Андреевича. Но впрочем, время — вот тот элемент, который уж точно нельзя было сбрасывать со счетов. Поэтому, с полной очевидностью, наблюдая замешательство со стороны смертельного врага, не зная и не понимая его же возможностей здесь и сейчас, Сергей Павлович принял единственное верное решение — как можно скорее удалиться прочь, скрыться подальше, ближе к многоэтажным домам, расположенным ниже территории школы, которая влево и сразу за спинами милиционеров.
— Уходим, сначала медленно, затем быстрее — скомандовал он.
Никто не стал возражать. Собака и её хозяин отвлеклись, наблюдая появление Андрея, и сотрудники начали отступать, делали это сильно пригнувшись, почти на четвереньках. Миновали угол дома, теперь можно было перевести дух, чтобы сразу после этого ускориться. Так и вышло. Получилось быстро. Одним махом они оказались с другой стороны школьного двора, где пешеходные дорожки расходились в четырех разных направлениях. Пошли по кратчайшему маршруту, и очень быстро оказались с другой стороны длинного панельного девятиэтажного дома.
— Улица Интернационалистов — проговорил Олег Олегович, получилось так, как будто он нанялся к своим коллегам гидом.
— Знаем мы, в нашем времени она так же называется. И, как я вижу, лишь небольшие изменения, а так всё на своих местах — впервые за долгое время, без всякого напряжения в голосе произнес Кречетов.
— Я не о том, как бы это, но если метров триста вниз, то будет дом Петра Васильевича. Мы можем зайти. Тем более, батя, я перед тем как отправится к вам, тебя оставил в квартире Петра Васильевича. Ты должен был вызвать полицию — сказал Олег Олегович.
Олег Андреевич посмотрел на сына внимательно. Минули пять секунд, только после этого Олег Андреевич отреагировал на слова своего отпрыска. Сделал это серьезно и даже назидательно.
— Ты, конечно, уже взрослый. Ты звание имеешь такое же, как и я в твои годы. Только вот отцу по-прежнему приходится тебя учить — начал Олег Андреевич, но Олег Олегович его перебил, вставив свою фразу.
— Ну, на то и отец. Разве может быть иначе.
— Вот это точно, это поддерживаю — не остался в стороне и Сергей Павлович.
— Я не могу встречаться с самим собой. Я не знаю, как и что тогда произойдет, но точно понимаю, что это недопустимо. Вот на подсознательном уровне. Понимаешь, ощущаешь то, о чем я говорю — сказал Олег Андреевич, получилось убедительно, несоответствие положений действительно лежало на поверхности.
— Возле подъезда посидишь, покуришь. Что там, кстати, у нас с сигаретами?
— Покупать нужно — сразу ответил Сергей Павлович.
— Я так понимаю, что нам необходимо в противоположную сторону — как бы не обратив внимания на слова сына, произнес Олег Андреевич.
Глава четырнадцатая
Я спал и мне снился сон. Но нет же, всё было в точности до наоборот. Я не знал, сплю ли я, не сплю ли я. Я был в другом измерении. Я был в другом времени. И я же со стороны видел самого себя. Один я лежал на диване с закрытыми глазами — этот один я был практически мертв, он же у меня не вызывал никакого интереса, как и то время, в котором он остался, в проклятом две тысячи двадцать первом году, накануне ещё более худшего времени, которого я не знал, но точно что чувствовал.