Приговор над Леви еще не произнесен Коминтерном, Леви еще не осужден, но в этом осторожном раздумье Ильича перед нами во весь рост встает сам Леви, как человек, обрекающий себя на исключение из партии, потому что он сам оторвался от солидарности с нею.
В словах Ильича есть и нечто большее, чем только относящееся к самому Леви. Есть скрытая внутренняя теплота к рабочим, восставшим с оружием против хозяев: неудачное, недисциплинированное, принесшее ущерб общему делу, а все же это в о с с т а н и е, исторический момент борьбы; пролилась кровь тех, кто эту ошибку сделал, и как раз им-то, ошибившимся, нет и не должно быть осуждения в большом плане революции: ведь без таких ошибок не могло бы быть и восстания победоносного. Этого не понял Леви, но это поняли "рядовые товарищи", не "держащиеся на расстоянии" от рабочей массы, и отсюда их возмущение против Леви.
Дальнейшая судьба Леви показала, с какой изумительной портретной точностью дан был этот человек в скупых фразах Ленина. Откуда же это безошибочное знание людей, давшее ему преимущество в оценке Леви перед старой, опытной немецкой коммунисткой? Казалось бы, она должна насквозь знать свои кадры, а Ленин, почти не встречавшийся с ними, - далеко уступать ей в этом знании. Между тем, вероятно бессознательно, Клара Цеткин, описав историю с Леви, обнаружила свою наивность и неопытность в оценке близкого ей человека, в то время как Ленин, мало знавший этого человека, безошибочно воссоздал его характер и судьбу. Чтоб выработать такой взгляд и оценку, надо пройти жизненную практическую школу Ильича его постоянное общение с рабочим классом, привычку в первую очередь думать о простом труженике, о его психологии, его отношении к людям, о его нуждах - и для выработки собственного суждения становиться н а п о з и ц и ю "р я д о в ы х т о в а р и щ е й". До последних дней жизни сохранил Ильич эту способность никогда не "держаться на расстоянии" от народа, всегда чувствовать себя среди него, становиться на позицию рядового товарища.
В самом конце маленькой книжки, которую я брала с собой в бомбоубежище, есть рассказ...
В конце октября 1923 года Ленин, казалось, уже начал оправляться от удара. Он мог ходить, двигать левой рукой и произносить, хотя с большим трудом и неясно, отдельные слова. Но жить ему оставалось уже недолго меньше чем три месяца... Единственное слово, которым он владел твердо, было "вот-вот". И этим словом, внося в него различные интонации, он делал свои замечания по ходу бесед с ним. Когда в воскресный день конца месяца к нему приехали И. И. Скворцов-Степанов и О. А. Пятницкий, он вышел им навстречу, опираясь левой рукой на палку. А дальше пусть продолжает О. А. Пятницкий:
"Тов. Скворцов стал рассказывать Ильичу о ходе выборов в Московский Совет. Владимир Ильич невнимательно слушал. Во время рассказа т. Скворцова он одним глазом смотрел на рассказчика, а другим просматривал заглавия книг, лежавших на столе, вокруг которого мы сидели. Но когда т. Скворцов с т а л п е р е ч и с л я т ь т е п о п р а в к и к н а к а з у М К, к о т о р ы е в н о с и л и с ь р а б о ч и м и ф а б р и к и з а в о д о в, - о б о с в е щ е н и и с л о б о д о к, г д е ж и в у т р а б о ч и е и г о р о д с к а я б е д н о т а, о п р о д л е н и и т р а м в а й н ы х л и н и й к п р е д м е с т ь я м, г д е ж и в у т р а б о ч и е и к р е с т ь я н е, о з а к р ы т и и п и в н ы х и п р., И л ь и ч с т а л с л у ш а т ь в н и м а т е л ь н о и с в о и м е д и н с т в е н н ы м с л о в о м, к о т о р ы м о н х о р о ш о в л а д е л: "в о т-в о т", стал делать замечания во время рассказа с такими интонациями, что нам вполне стало ясно и понятно, так же как это бывало раньше, до болезни Ильича, что п о п р а в к и к н а к а з у д е л о в ы е, п р а в и л ь н ы е и ч т о н у ж н о п р и н я т ь в с е м е р ы, ч т о б ы и х о с у щ е с т в и т ь" (курсив мой. М. Ш.)*.
_______________
* Ленин и международное рабочее движение, с. 156; Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 2, с. 677.
Рассказ о выборах, как о чем-то уже предрешенном, Ильич слушает невнимательно и даже взглядом, обращенным к книгам на столе, показывает свое невнимание. Но когда речь зашла о голосе рабочих масс, об их нуждах, - все в Ленине встрепенулось.
Таков предсмертный урок Ленина, данный им каждому коммунисту. И пусть слышится нам его "вот-вот" всякий раз, когда совесть наша подсказывает нам главное, что надо сделать коммунисту, на что обратить внимание в работе с людьми.
Педагогика - это наука о росте человека, она обращена к становящемуся, развивающемуся, совершенствующемуся в человеке. Никакие старые понятия о доброте, о сердечности не покрывают и не составляют всей полноты того нового, с чем Ильич подходил к людям и что заставляло людей обращаться к нему лучшими своими сторонами, делаться с ним лучше. Этика Ленина всеми корнями своими уходит в глубину диалектико-материалистического сознания и ощущения мира, это новая этика материалиста, для которого бытие всех других людей существует так же реально, как и его собственное, и он верит в это чужое бытие, в его рост, в его живые, жизнеспособные стороны. Тут больше, чем обыкновенная старая доброта. И ответная любовь людей к Ленину неизмеримо больше простой ответной любви за простую, обыкновенную доброту.
1963 - 1964
Урок второй
ПО СЛЕДАМ ИЛЬИЧА
(ПОЕЗДКА В НОРМАНДИЮ И БРЕТАНЬ)
1
Передо мной была увлекательнейшая задача. Все дома в городах Европы, где Ленин подолгу жил; библиотеки, даже столы, за которыми он занимался; помещения, где происходили партийные съезды и конференции; кофейни и столовые, известные по деловым встречам большевиков, - все это изучено и отмечено, хранит о себе какой-нибудь материальный след - доску с надписью, фотографию. А вот места отдыха, куда Владимир Ильич в редких случаях чтоб побыть или побродить с Надеждой Константиновной на природе - спасался от нервного городского напряжения, эти места, за исключением, может быть, Швейцарии, изучены гораздо меньше. Среди них есть одно во Франции, где как будто не побывала нога советского очеркиста. И это местечко мне предстояло "открыть" для читателя... О нем, сколько знаю, имелась только страница в воспоминаниях Надежды Константиновны - и ничего больше.
Был 1910-й, очень тяжелый для Ленина год. Партию расшатывали внутренние разногласия, "борьба разных "уделов" внутри партии", по выражению Ильича*. Ему приходилось, живя в Париже, вести острую борьбу против меньшевиков - "ликвидаторов" и "отзовистов", печатавшихся в органе меньшевиков "Голос социал-демократа", и группы Богданова - Луначарского, издавших свой фракционный сборник "Вперед"*. Те и другие яростно нападали на большевистский центр, а Ленин, громя их, пытался в то же время наладить связь с Плехановым и плехановцами и объединить партию с наиболее здоровой частью меньшевиков, хорошо подкованных марксистски. Вот эта борьба за очистку и объединение брала у Ленина много нервной энергии, потому что к ее серьезной идейной стороне примешивалось много мелкого и мелочного, названного Лениным "склокой". В письме из Парижа Горькому на Капри еще 11 апреля он гневно жаловался, что к "серьезным и глубоким факторам" идейной борьбы примешивается нечто "анекдотическое":
_______________
* Письмо В. И. Ленина к А. М. Горькому от 14 ноября 1910 года. Полн. собр. соч., т. 48, с. 1.
* Напомним читателю, чем были в то время так называемые "отзовисты" и "впередовцы". В своей статье о "впередовцах" и о группе "Вперед", написанной в 1914 году, Ленин так определяет оба эти течения: "...впередовцы... были склеены из разнородных антимарксистских элементов. Этих элементов, в смысле идейных течений, было два: махизм и отзовизм"...