очки эти вдруг рассердился: «ну, покажи глазки, не прячь душу», – внушал он женщине у
окна из чистого интереса к эзотерическому. И ведь сняла. И сердце его встрепенулось, вздрогнуло. Как же он не увидел, как не признал этих нежных, естественных губ, ровного
спокойного лба! И теперь, ощутив астральный кураж, он начал внушать Марине, чтоб она
сама обернулась, узнала, улыбнулась ему. Но то ли внушение уже не срабатывало, то ли
терпения не хватало.
***
– Здравствуй, Мариш, – сел напротив седой, заросший щетиной, грузный мужчина. Время
изменило его черты, но этот негромкий голос она бы узнала и под громовые раскаты. –
Позволишь? – (в голове у него уже крутилось, что работы на сегодня нет, правда, в
квартире бардак. Убирать-то некому. Родителей нет, новой женой так и не обзавелся, а с
одинокого мужчины что взять?)
Марина невесело кивнула:
– Здравствуй, Алеш. – Мальчишки в деревне у бабы Мани был. Дома только старенький
Живчик ждал (собачьим долгожителем оказался). Тишина, отдых, уединение. Как же она
любила такие дни! Правда, случались они нечасто. Зато уж если случались, – за подарок
судьбы почитала, на суету-маету не разменивала. Даже корректуру в кафе по дороге
домой просмотреть решила, чтобы дома этим не заниматься. И надо ж – такая встреча! И
так некстати. А ведь когда-то боялась, встретить его боялась, увидеть случайно, столкнуться вдруг. А потом улеглось. Даже думала, хорошо бы найти, прощения
попросить, только за что не знала. За то, что люди разные? и где одному бездна, – другому
игра-забава? Потом поняла: не в прощении дело, а в том, что душа тоской по нему, как
фантомной болью, исходится. От такого понимания даже легче стало. С тех пор если и
вспоминала, – счастья желала, и как будто справляться с памятью стала. Потом и вовсе не
до воспоминаний стало. Переехала, Гришку с Мишкой родила, с ними глаз да глаз нужен.
То один коленку разобьет, то другой. Когда и выросли! Вчера еще «Марина» выговорить
не могли, – все Малина да Малина, – сегодня богатырями смотрят. А с ними и Марина не
то чтоб сильней, а как-то бесстрашнее стала, и сейчас, глядя на Алексея, лишь удивлялась: зачем бы ему подсаживаться? О чем говорить-то?
– Давно не виделись. Замужем? – как можно дружелюбнее спрашивал Алексей, посматривая на ее пальцы и ожидая услышать «нет».
– Замужем, – отложила Марина корректуру.
– Официально? – удивился он.
– Со штампом. Хочешь, паспорт покажу? – улыбнулась она.
– А кольцо?
– Кольцо? – Марина с интересом взглянула на собственные пальцы, будто сама удивляясь
их внешнему виду. – Сначала не до него было, а потом так привыкла.
– Надо же, – не так представлялась ему эта встреча. Да полно! Представлялась ли? Или
кажется, что представлялась? как всегда, стоило Марине появиться, казалось, что сама
жизнь к ее появлению и вела. – И что? по любви?
– По жизни.
Глава 22. Три богатыря
Марина, по возвращении из Ровенек, мужчин избегала, не потому что боялась или
ненавидела, – просто потому что избегала. А они, как назло, из всех щелей полезли.
Бабушка-соседка по коммуналке растворилась куда-то, оставив комнату внуку – почти
ровеснику Марины. Тому и квартиры отдельной хочется и природные потребности
ублажить. Мужик же. Плюгавенький, спившийся, – но мужик. А как понял, что с Мариной
ничего не светит, друзей в ход пустил: вдруг кто соседку обаяет, а там и насчет комнаты
порешать можно будет. То-то ей женихов привалило! И все такие щедрые: горы злата
сулят, в светлое будущее зовут, – только в мужья возьми и сособственником запиши. В
другой комнате амбальчики в малиновых пиджаках появляться стали. Эти без обиняков
действовали:
– Ты ж одна живешь? Случись что, никто не заметит. Вот и дуй отсюда куда хочешь. Сама
устроиться не умеешь, другим не мешай. И поторопись, пока мы добрые.
– А иначе?
– Иначе? – и ножом в Живчика (по случайности не задели)... – Поняла, про иначе?
За себя Марине бояться надоело, не станет ее и не станет, правильно говорят, – никто не
заметит. А Живчика кто защитит, если с ней что случится? И ничего лучше не придумала, как к участковому идти. Пришла, а что говорить не знает. При ней старушке какой-то про
«нет тела, нет дела» объяснили да восвояси домой выпроводили. Марина и начинать не
стала. Куда ей со своими опасениями за собачью жизнь! Так и вышла. Тут же во дворе на
скамеечку опустилась, и что дальше делать, не знает.
Тогда-то Вовка и нарисовался:
– Марина? Видел, как вы выходили... – кивнул он на дверь с серьезной табличкой. –
Может, помочь чем?
– Спасибо, вряд ли, – лучше уж без «помощничков». Тем более про Вовку этого она
ничегошеньки не знает. Видела его пару раз в типографии, с которой ее издательство
работает, – но и только.
***
О таких как Вовка вообще мало что известно: чем живут, о чем думают, – поди пойми. Не
люди – кляксы человеческие, пока на что-нибудь стоящее не наткнуться. Вот тут держись, планета! Он проснулся! ...Жил-был мальчик. Ничего себе жил, только ходить и
разговаривать поздно начал, в классе чуть не слабоумным считался, средней школы так и
не окончил. И складывалась его судьба абы как: и на шее родителей сидел, и у умной
жены в подкаблучниках ходил, и называться бы ему лузером, если б не физика, не теория
относительности, о которой сегодня и не-физики порассуждать любят. И как бы
сложилась сама физика без Альберта Эйнштейна, – и сказать сложно.
Еще один мальчик, тоже жил-был. Как, – доподлинно неизвестно. Зато известно, что
однажды страстью к знаниям воспылал, да и пошел в Москву российскую науку
возглавлять. Бредово звучит, зато про Михайла Ломоносова каждый школьник знает.
Что у таких людей происходит прежде: пробуждение, потом идея, или идея, потом
пробуждение, – сие никому неизвестно. Наблюдать бесполезно: сначала слишком рано (не
будешь же в каждом двоечнике-охламоне будущего гения подозревать), потом уже
поздно, – они уже проснулись и за минуты пережили то, на что у других годы уходят.
Сами они этих тайн не расскажут, – коль уж проснулись, на ерунду отвлекаться не станут.
Им дело жизни, то самое, подавай. Вовкиным делом Марина стала, вернее ее
безопасность, охрана. И уже ни его родственники, которым не хотелось, чтобы Вовка
деньги на «эту» тратил, ни его друзья, с их советами «выбирать из тех, что за тобой
бегают, а не крепости штурмовать», ни сама Марина, которая на Вовку без недоумения (и
такие на свете водятся!) взглянуть не могла, – никто ничего поделать не мог. Он
проснулся!
***
Ей бы и радоваться такому защитнику, а она нежданного кавалера отвадить пыталась. Не
нужен он ей! Другая, может, и вздыхала бы по серым глазам, длинным ресницам, прямым
вразлет бровям, ночи бы не спала, а для Марины все мужские лица в одно, не слишком
симпатичное слились. Вот и отмахивалась, как от назойливой мухи, и объясняла, и ругала, и с порога гнала. А он ждал, терпел и возвращался. Уже и соседи нервничать стали: как
бы этот стражник хозяином не заделался, а поскандалить с ним боязно было, уж больно на
вид суров. Зато без Вовки на Марину не стесняясь наседали: чтоб духу его здесь не было!
И для острастки ужасов припустят: то в дверь топором метнут, то провода электрические
перережут. Но пару раз с временем не угадали. Вовка как раз у Марины был, чай пил.
Увидел он эти войны и придумал к ней на время переехать, комнату – люди-то чужие –
разгородить занавеской, и пусть соседи с ним по-мужски разбираются. На равных-то
договариваться и проще, и честнее. И, как ни буйствовала Марина, отстаивая свою
свободу, как ни защищала право на самостоятельность, как ни выставляла, – это ж Вовка!
Своего добился. К чести сказать, комнату, действительно, разгородил и разделение это
уважал, границы приличия соблюдал, к Марине с глупостями не лез, но все равно наглеть
начал: потолок побелил, соседей без драк, одним видом своим воспитал. Да они и сами
скоро запал потеряли, решили, что Марина уже не одна, и сникли как-то в своем задоре.
Потом до разъездов-разменов дело дошло. Вовка и тут заявил: «Никуда ты одна ходить не
будешь. Только со мной». Потом и переезд на себя взял.
Квартира Марине досталась хоть и на самой окраине, зато отдельная, с роскошно большой
кухней, но совершенно убитая, так Вовка после переезда сразу за ремонт взялся. Марина