В последнем своём романе он, кажется, пророчески предвидел не только собственный уход, но и близкую судьбу Киргизстана, внушавшую ему, без видимых, казалось, на то причин глубокую тревогу. Он пророчески, задолго до того, как прозвучали они в реальной жизни в 2010-м, описал эти выстрелы, убийства, предугадал террор, власть тьмы и взбесившихся политизированных люмпенов. Роман получился грустным повествованием о том, как разрушилась гора, как не сбылась мечта. Осталась только вечная невеста — свет его очей, закатные грёзы неостывшей души, последняя спасительная соломинка...
Так завершил Чингиз Айтматов свою земную жизнь. Так закончил свой путь последний писатель империи, философ и гуманист, певец и глубокий печальник ушедшей эпохи.
Он ушёл. Эта весть настолько сильно потрясла нас, киргизов, что только теперь мы по-настоящему понимаем, кем он был на самом деле и как сильно мы его любили. Только теперь все с горечью понимают, как трудно, как пустынно и сиротливо стало без него.
Когда Айтматова не стало, кто-то очень хорошо сказал, что киргизы похоронили целую эпоху и едва ли не самого выдающегося своего соотечественника. В этом не было преувеличения. Ушёл последний трубадур, заблудившийся во времени, воспевший любовь, очарованный красотой сущего. И погрузившийся в глубокую печаль, порождённую осознанием трагических несовершенств сынов человеческих.
Так закончился этот удивительный писательский, человеческий путь. Так была допета эта великая песнь по имени Айтматов. Так закончилась прекрасная жизнь, так состоялась великая судьба.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
История жизни и творчества Чингиза Айтматова тесно связана — пишу об этом безо всякого пафоса — с новой историей Киргизстана. Если попробовать отыскать наиболее объёмное и точное выражение развития нашей небольшой республики в XX столетии, то лучше имени этого великого человека и гуманиста трудно было бы что-то найти.
Люди, народы мира, в том числе разные мыслители, ныне предъявляют свой счёт к XX веку, но можно с уверенностью сказать, что это был бесспорно век того народа, из которого вышел Айтматов — киргизов. Это был век огромного, поистине невероятного везения для этого небольшого, но очень древнего народа. Нам, киргизам, никогда раньше так не везло, как в этом столетии.
Я бы выделил самые главные везения, коли речь зашла о них.
Их, на мой взгляд, было пять. Это, конечно, советская власть (несмотря на нескончаемые споры о её политической природе), которая спасла нас, киргизов, от национальной катастрофы 1916 года, когда после массового антицарского восстания, жестоко подавленного карательными отрядами русской армии, киргизы пустились в массовое бегство в соседний Китай. И мы выжили как народ лишь благодаря этой власти, которая установилась годом спустя, вернув отчаявшихся киргизов обратно и остановив их истребление.
Второе везение — это, конечно, социальная политика СССР, которая привела киргизов в конечном своём итоге к культурно-образовательному, демографическому, духовному возрождению.
Третье везение — это наше территориальное размежевание и образование Киргизской ССР среди пятнадцати союзных республик, что положило конец нашему многовековому кочевничеству.
Четвёртое везение — это, разумеется, наша государственная независимость, которая была достигнута не войной и не кровью, а принесена в страну как бы в клюве голубя.
Наконец, пятое везение — это, конечно, явление Айтматова, блистательный киргизский «серебряный век» 1960—1970-х годов, во многом предопределённый именно его творчеством и личностью.
У суверенного Киргизстана есть свои национальные символы, и они действительно прекрасны. Ала-Too, например. Это поэтический синоним Киргизстана. Таковы Иссык-Куль, величественный пик Хан-Тенгри, седовласый Алай, священная Сулайман-гора, дивные ореховые леса Арсланбоба. В этом же ряду символов легендарный стоит Талас — древняя столица киргизов, земля Манаса Великодушного. И одним из столь же бесспорных символов новейшего Киргизстана, конечно же, стал Айтматов. И мы счастливы осознавать это.
Помнится, однажды Чингиз Торекулович Айтматов замечтался вслух. Дело было в начале 1980-х, в большом зале филармонии, а речь шла об обмелении озера Иссык-Куль. Тогда об этом много говорилось, был даже создан некий фонд по его спасению. И Айтматов задумался о значении этого уникального киргизского моря для всех нас. Начал свою речь он едва ли не как Мартин Лютер Кинг: «Есть у меня мечта...»
«Я мечтаю, чтобы Иссык-Куль сохранился в своей первозданной красоте и наш народ вечно жил и благоденствовал на его берегах, по последнему слову цивилизации его обустроив и радушно встречая гостей отовсюду, да чтобы был дома мир и солнце сошлось в наш благословенный чамгарак...» Чамгарак — это верхняя часть юрты, откуда падает свет в её внутрь.
Зал, к которому обращался Чингиз Торекулович, на некоторое время затих; казалось, присутствующие унеслись на волне айтматовской мечты куда-то в будущее и пытались представить себе, как бы выглядело иссык-кульское побережье, ухоженное, развитое, сверкающее, как снуют по голубой воде озера белые яхты с надутыми разноцветными парусами, а киргизы управляют этой неземной красотой — здоровые, загорелые и счастливые...
В своё время Манас Великодушный тоже мечтал. Как повествуется в эпосе, он облюбовал Ала-Too, куда, подобно библейскому Моисею, привёл из Алтая киргизов, уговорив их оставить обжитые места. Поднявшись на легендарный Кароол в Таласе, он представил себе, как здесь будут жить киргизы, сплочённые и свободные.
Что ж, мечта Манаса в значительном смысле сбылась: мы живём на своей земле, не исчезли, не рассыпались и не растворились в других народах, живём в мировом сообществе как самостоятельная нация и независимое государство. Однако всё остальное, как видим, только начинается.
Да, кое-что уже удалось. Столица возрождается, с удивительной быстротой вырастают красивые дома и торговые центры. Наши строители овладели всеми секретами своего дела и обнаруживают при этом хороший вкус — у нас нет причин жаловаться на то, что новые здания портят облик столицы, как это было раньше. А был страх, причём обоснованный, что после ухода Союза мы придём к такому развалу, к такой деградации, что будем отброшены как минимум к началу XX века, когда киргизский народ влачил существование уровня чуть ли не Средневековья. Сейчас мы видим похвальное разнообразие архитектуры. Нет, убогие киоски и разного рода забегаловки всё ещё оскорбляют глаз, но, тем не менее, Бишкек наш становится всё лучше.
Радует наша молодёжь, которая знает языки, учится и одновременно работает, стремится ко всему новому и передовому.
Тем не менее манкуртизм — нравственный и духовный, о чрезвычайной опасности которого для исторического развития и морального здоровья киргизов всё время предупреждал Чингиз Торекулович — вовсе не ушёл в небытие. Вместе с тем этот айтматовский завет-предупреждение имеет не только национальное, но и широкое общечеловеческое значение.
В данной книге не раз подчёркивалось, что судьба Айтматова органически переплетена с историей Советского Союза. История этой могучей державы, её взлёт и падение так или иначе отразились в произведениях писателя. Он ярко отразил противоречия и внутренние коллизии советского общества. Вместе с тем, подобно Хемингуэю, Камю, Маркесу и многим другим крупным художникам XX века, Айтматов вышел далеко за пределы «пятачка земли величиной с почтовую марку» (Фолкнер) и показал, как современника загоняют в глубокий тупик бесчеловечности, перемалывают в жерновах планетарного кризиса морали. С необыкновенной мудростью и искренностью показал он мучительный путь человека этого великого столетия, его поиски и заблуждения, его неистребимую любовь к жизни и величие красоты его духа. Он показал путь, который ведёт — поверх идеологических постулатов и политических доктрин — к Богу, к духовным, этическим первоначалам. К единоличной встрече с судьбой, с историей, к неизбежному экзистенциальному выбору, который когда-то привёл блудного сына, выведенного кистью Рембрандта около четырёх столетний назад, к родным истокам, к дому, к истине. Отсюда и его определённый фатализм, общий трагический пафос писаний, готовность «восстать во гневе, плача на коленях».