Глава девятая. "ХОРОШО В СТЕПЯХ КЕРУЛЕНА!"
На площади перед главной мечетью задымили костры, В котлах зашипели бараньи курдюки, рис и накрошенная баранина. Чингиз-хан сидел на шелковых подушках на высокой площадке перед входом в мечеть. Около него теснились военачальники и телохранители. В стороне бухарские музыканты и хор разноплеменных девушек, приведенных бухарскими стариками, играли на разных инструментах и выбивали дробь на бубнах и барабанах. Знатнейшие имамы и улемы сторожили монгольских коней, подбрасывая им охапки сена. Переводчик Чингиз-хана Махмуд-Ялвач сидел неподалеку от кагана, настороженно следя за всем; позади него три писца из бывших его приказчиков, сидя на пятках, быстро писали на полосках цветной бумаги распоряжения или пропуска через монгольские посты. Монгол в длинной шубе до пят, обвешанный оружием, пробрался через ряды сидевших и, наклонись к уху Махмуд-Ялвача, пробурчал ему: - Мой разъезд задержал двух людей - одного вроде шамана, в высоком колпаке, другого мальчика. Когда мы хотели их прикончить, старший сказал по-нашему: "Не трогай нас! Махмуд-Ялвач наш приемный отец - аньда..." Так как нам приказано шаманов и колдунов щадить, да еще он "аньда", я приказал их пока ке трогать. Что прикажешь с ними делать? - Приведи их сюда!.. Монгол привел Хаджи Рахиыа и мальчика Тугана. Махыуд-Ялвач жестом руки приказал им сесть на ковре рядом с писцами. Чингиз-хан никогда, даже на хмельном пиршестве, не терял ясности ума и все подмечал. Он взглядом сделал знак Махмуд-Ялвачу, и тот подошел. - Что за люди? - Когда, по твоему повелению, я проезжал через пустыню и меня ранили разбойники, этот человек вернул мне жизнь. Разве я не должен позаботиться о нем? - Разрешаю тебе за это его возвеличить. Объясни мне, почему у него такой высокий колпак? - Это мусульманский искатель знаний и певец. Он умеет вертеться волчком и говорить правду. Таких людей простой народ почитает и дает им подарки. - Пускай он повертится передо мной волчком. Посмотрю, как пляшут мусульмане. Махмуд-Ялвач вернулся на свое место и сказал дервишу: - Наш повелитель приказал, чтобы ты ему показал, как пляшут вертящиеся дервиши. Ты знаешь, что, не исполнив воли Чингиз-хана, ты потеряешь голову. Постарайся, а я буду играть тебе. Хаджи Рахим положил на ковер сумку, миску, кяшкуль и посох. Он покорно вышел на середину круга между пылающими кострами. Он встал так, как это делают дервиши в Багдаде,- раздвинул руки, правая ладонь пальцами вниз, а левая рука ладонью кверху. Дервиш несколько мгновений ждал. Махмуд-Ялвач заиграл на свирели жалобную песенку, переливавшуюся то как всхлипывание ребенка, то как тревожный крик иволги. Музыканты тихо ударили в бубны. Дервиш бесшумно двинулся по кругу, скользя по старым каменным плитам, и одновременно стал вертеться, сперва медленно, потом все ускоряя темп; его длинная одежда раздувалась пузырем. Все жалобнее и тревожнее пела свирель, то замолкая, когда гудели одни бубны, то снова начиная всхлипывать. Наконец дервиш быстро завертелся на одном месте, как волчок, и упал ничком на ладони. Нукеры подняли его и положили около писцов. Чингизхан сказал: - Жалую бухарскому плясуну чашу вина, чтобы разум вернулся в его закрутившуюся голову. А все же наши монгольские плясуны прыгают выше и песни поют и громче и веселее. Теперь мы желаем послушать монгольских песенников. На середину площадки перед каганом вышли два монгола, один старый, другой молодой. Скрестив ноги, они сели друг против друга. Молодой запел:
Табуны родные вспоминая, Землю бьют со ржаньем кобылицы, Матерей родимых вспоминая, Слезы льют со стоном молодицы.
Все монголы, тесной стеной сидевшие кругом, хором подхватили припев:
Ох, мои богатства и слава!
Старый монгол в свою очередь запел:
Быстроту коней степных узнаешь, Коль проскачешь вихрем по курганам, Храбрость воинов степных узнаешь, Коль пройдешь полмира за каганом.
Снова все монголы подхватили припев:
Ох, мои богатства и слава!
Молодой певец продолжал:
Если сядешь на коня лихого, Станут близки дальние просторы, Если поразить врага лихого, Прекратятся войны и раздоры.
Монголы опять повторили припев, и старый монгол запел:
Знает всяк, кто видел Чингиз-хана, В мире нет богатыря чудесней, Воздадим же славу Чингиз-хану И дарами нашими и песней!
- Воздадим же славу Чингиз-хану! - воскликнули монголы.- И сегодня будем веселиться! - поддержала толпа. Все засвистали, загукали и захлопали в ладоши. В середину круга пробрались плясуны и вытянулись в два ряда, лицом к лицу. Под пение монголов и удары бубнов они стали плясать на месте, подражая ухваткам медведей, переваливаясь, притопывая и ловко стукая друг друга подошвами. Разом выхватив мечи, они принялись высоко прыгать, размахивая оружием, сверкая сталью мечей в красном зареве пылающих костров. Чингиз-хан, собрав в широкую пятерню рыжую жесткую бороду, сидел неподвижный и безмолвный, с горящими, как угли, немигающими глазами. Пляски и крики оборвались... Новый певец начал мрачную и торжественную песню, любимую песню Чингиз-хана.