Таковы были мои мысли на пути в Москву, и, сообщив их тебе, должен ли я еще упомянуть о вторичной причине моей поездки? Признаться ли, что моя память была полна рассказами наших гвардейцев о приветливой гостеприимности москвичей и миловидности москвитянок; что я желал иметь понятие по опыту о веселом житье залетной молодежи Петербурга на рубеже устаревшей и радушной Москвы?..
Не описываю тебе, каким пылким мечтателем подъезжал я к Белокаменной, каким взыскательным пилигримом озирался я на улицы и домы, едва проехав заставу и жаждая уже той старины, той оригинальности, которых ожидал. Не рассказываю и того, каким фанатиком средних веков проводил я дни и ночи в Кремле, в соборах, пред церковью Василия Блаженного, изящным произведением забытого теперь зодчества; все это - дело стороннее. Скажу только, что, когда я насмотрелся, находился, утолил свою душу, мне стало пусто и дико в местах, где я был одинок, как будто с неба упавший. Я переглядел все, что манило воображение, все, что привлекало душу, и наконец немая беседа с немыми камнями мне надоела.
Я вздумал обегать гульбища: все они были пусты. Сады и бульвары безмолвствовали, как будто приговоренные к торжественной тишине египетских развалин, а если кое-где и показывались на них два-три лица, то и они скорее напоминали египетских мумий в распещренных нарядах, чем свежие, молодые личики, отыскиваемые мною. Со вздохом вспомнил я наш шумный проспект, где ежедневно роятся разнообразные толпы, где каждое утро пир глазам, выставка тонких станов и стройных ножек.
Я бросился в театр - и нашел мрак, темнее осеннего, пару кресел, занятых почтенными фигурами с того света, и одну -полную ложу, где грызли орехи. Я высидел до конца спектакля, потому что спал непробудно. Наконец, досадуя на свои неудачи, я прибегнул к моему единственному знакомцу в городе, к рыжему немцу, содержателю гостиницы, где я остановился, и стал расспрашивать его: куда девались жители Москвы? Мой немец растолковал мне, что все они еще рассеяны по дачам и поместьям, что летом и осенью город почти пуст и что московская зима, пора жизни, движения, веселости, начинается не прежде поры снегов, около ноября.
А тогда кончался только сентябрь, и дожидаться ноября - значит потерять даром время отпуска. Я задумал о возврате к вам, окончил успешно порученное мне дело и с подорожною в кармане пошел в последний раз побродить по улицам.
Ты не можешь себе вообразить, что такое значит сиротство в пустыне большого города: это чувство самое тягостное, самое грустное; я испытал его вполне, провел несколько дней самых неприятных, а между тем мне было жаль покинуть Москву!
Я мечтал найти в ней что-то особенное, и неисполнившиеся мечты упали на душу, как обман. Мне не хотелось уезжать в этом расположении. Я был в каком-то ожидании и дорого бы дал, чтобы какое-нибудь обстоятельство вывело меня из него. Судьба на этот раз предупредила мое желание. Нечаянно встретил я моего доброго знакомого Л..., подобно мне заезжего из Петербурга и которого я никак не полагал найти так близко подле себя. После изъявлений взаимной радости пошли расспросы, тоже взаимные, и Л... объявил мне, что я могу поздравить его женихом. "Завтра моя свадьба, сказал, он мне, - женюсь на дочери богатейшего и счастливейшего откупщика; беру изрядную невесту и красивый мильон в придачу! Как видишь - недурно?" Я прежде поздравлял его с невестою - тут должен был поздравить с мильоном, который, казалось, несравненно более занимал Л... Он сообщил мне свои планы для будущего. "Долой мундир, поселюсь здесь, буду себе жить на воле да возить жену по балам и давать ей праздники!" - сказал он мне с довольным видом. Но вдруг он вспомнил, что прежде исполнения этих замыслов ему надлежало позаботиться об обстоятельстве, гораздо ближе предстоящем. Его невеста, желая блеснуть всеми средствами, настоятельно требовала, чтобы у него были на свадьбе два шафера, и один непременно гвардеец. Рассеянный жених не подумал заранее, как это сделать и, зная, что никого из его товарищей не было в Москве, находился теперь в крайнем затруднении. Услужливая судьба, которая решилась не отпускать меня в дорогу, свела его со мною; чтобы разом удовлетворить всему, Л... убедительно просил меня держать над ним венец и за троих танцевать на бале, который он намерен был дать через несколько дней.
Я охотно обещал то и другое и в тот же вечер был представлен в семью откупщика.
Тут я нашел толпу женщин - и молодых и старых, - но ни тени той образованности, тех ловких приемов, которые ожидал найти. Я был в замешательстве. Видно, думал я, что москвичи, как заговоренный клад, не даются моему любопытству!
Л... пришел мне на помощь.
- Не удивляйся, - сказал он, - это все - Замоскворечье, знакомые и родня тестя, которых никогда не увидишь ты в хорошем обществе. Но мать моей невесты из знатных; у нее много тетушек и кузин совсем другого разбора. К ним посланы приглашения, и все они съедутся к моему балу. Тогда, топ cher, тогда посмотришь.
И я в самом деле - посмотрел! В день бала огромный дом, занимаемый молодыми, наполнился женщинами, из которых самые посредственные могли быть названы хорошенькими в другом месте, не столь богатом красавицами. Но тут красавицы развлекали взоры, дробили внимание, не давали разглядеть себя поодиночке - так много было их в большом зале. Тут увидел я, что никакие рассказы не были преувеличены. Первые минуты бала я провел в чаду, в волнении страстного любителя живописи, которого заставили бы пробежать галереи del palazzo Pitti, не дав ему остановиться ни пред одной картиной, и в воображении которого все виденное мельком долго рисуется в фантастическом беспорядке. Неотвязчивый Л... не позволял мне пропустить ни одного контраданса, и я едва успевал приглашать дам. Но скоро мои глаза остановились на моем vis-a-vis, восемнадцатилетнем личике, в котором нашел я что-то столь пленительное, что оно невольно заставило меня забыть всех других. Стройная, ловкая, с благородною поступью богини, с улыбкой грации - она не касалась пола, она порхала как сильфида, скрадывая все движения ног под небрежною приятностью своих остановок.
Она не танцевала - она меняла места и телодвижения. Черты правильные и тонкие, черные глазки, полные смышлености и выражения, изящная головка с темно-русыми кудрями, которые так мило, так игриво оттенялись под розовым венком; белое прозрачное платье, которое так легко обвивалось около нее...
Мои взоры как околдованные не могли расстаться с ней. Сестра!
мое сердце было ново: когда я; увидел Веру - я почувствовал, что ему наступило совершеннолетие!..
Знакомство началось вальсом, потом я просил на контраданс, наконец робко позвал и на мазурку. С лукавою улыбкой сказали мне "да", и впоследствии - в дни взаимной откровенности - очаровательница призналась мне, что она в этот же вечер заметила и преследование моих жадных взоров, и неловкую нетерпеливость моих частых приглашений.