Они прошли через ольховник к реке, попили воды, умылись. Младший спросил:
— Павка, когда пойдем туда?
— Все! Больше туда не пойдем.
— Почему?
— Так. — Старший взял корзину, поставленную на камни, и строгим голосом предупредил товарища — Ты смотай, Петушок, не болтай об этом.
— Ясно!
— Пусть и мать ничего не знает. Ну, пошли!
Мальчики поднялись. Ждать больше было нельзя, и Беляев, чтобы не испугать ребят, как можно мягче окликнул:
— Павлик!
Мальчики замерли на месте. Оба широко раскрытыми глазами смотрели на разведчиков.
— Откуда идете, ребята? — спросил Беляев.
— Ходили по грибы, — ответил Павлик и посмотрел на товарища так, будто хотел сказать: «Ты помалкивай, отвечать буду я».
— Далеко ходили?
— Не-ет, тут, поблизости…
— А где же грибы?
В корзине Павлика лежали лишь три подосиновика.
— А ты, Петушок? Где твои грибы?
— Мы собирали в одну корзину, — поторопился ответить за него Павлик.
«В этом мальчике что-то есть», — подумал Беляев про себя. Но сделал вид, что верит его словам.
— Вы из какой деревни?
— Из Сосновки.
По карте Беляев знал названия обеих деревень, но, решив проверить, как ответят мальчики, показал рукой на Подлесную.
— Вот из этой?
— Нет, это Подлесная. Сосновка другая — вон та.
— Разве? В этих деревнях нет немцев?
— Нет, пока не показывались.
— Отец дома?
— А кто вы такие? Зачем вам мой отец?
«Нет, Павлик не такой уж наивный, как мне показалось вначале, — подумал снова Беляев. — С ним можно говорить серьезно».
3
Беляев не ошибся.
Павлик как-то прочел в газете, что оставшиеся в тылу вражеских войск советские люди начали партизанскую войну.
Для Павлика звание партизана, знакомое ему по литературе о гражданской войне, было священным. Ему казалось, что партизаны больше никогда не возродятся, и то, что партизанское движение ожило теперь, в наши дни, всколыхнуло душу мальчика. Сообщения о партизанах появлялись все чаще, и район их действий неотвратимо приближался к родным местам.
Павлик уже не раз слышал о том, что такие же, как он, мальчуганы участвовали в боях, проявили геройство, помогали партизанам. Он понял, что, если захочет, тоже может стать партизаном.
Если захочет… Конечно, он хочет, но ведь одного хотения мало! Чтобы стать настоящим партизаном, надо быть храбрым, ничего не бояться. Надо пройти закалку, проверить себя. Какой ты будешь партизан, если, например, боишься темноты?..
Испытывая себя, он с замирающим сердцем не раз спускался в подполье.
А их подполье не такое, как у людей. Это была просторная яма глубиной в человеческий рост, со стенами из дубовых бревен, поставленных стоймя. Павлик знал, что на одной из стен два бревна открываются и за ними еще дверь, железная, покрытая ржавчиной, а там другое темное помещение с кирпичными стенами. В конце его через подвал выход на огород. Кроме большого пустого ларя, там ничего не было. В подполье зимой хранят пчел, ссыпают картофель и другие овощи.
Для чего был сделан потайной амбар? Кто и когда это сделал, об этом Павлик ничего не знал.
Вот он стоит в подполье. Темным-темно. В углах странные шорохи. Перед глазами начинают мелькать беловато-красные тени. Страшно! Сердце бьется так, словно хочет выскочить. Дрожат ноги. Хочется скорей подняться наверх. Но нет, нельзя! Надо пройти в соседнее помещение и через подвал выйти в огород…
Павлик нащупывает таинственные бревна. Вот они. Но почему они не поддаются нажиму плеча? Может быть, он перепутал? Сколько он ни толкался в темноте, бревна не поддались.
«Все равно своего добьюсь, — думает Павлик. — Не отсюда, так с огорода пройду в подвал».
Но когда он вылез из подполья и вышел во двор, поставленная задача показалась пустяковой и неинтересной. Подумаешь, он не боится темноты! А что тут страшного?..
И Павлик, уже забыв про подвал, решает ночью один пойти в лес… От страха звенит в ушах, но он сворачивает с дороги и исчезает в лесной тьме. Потом выходит на опушку и спускается к ночной реке. Идет мимо развалин мельницы, мимо кладбища и потихоньку возвращается домой. Никто не знает об этом его путешествии: спит Павлик на сеновале.
4
В одно из таких ночных путешествий он впутался в неприятную историю.
В ту ночь он ушел в густой лес, в дальнем конце которого начинались болота.