Павленко выслушал его спокойно, не прерывая. Потом улыбнулся.
— Хотел бы я, чтобы у нас было побольше таких стариков, как вы. Да я вас не променяю и на десяток тех, которые прямо со школьной скамьи попали в институт…
— Не восхваляйте мою отсталость, товарищ Павленко. Во всяком случае, сидеть мне на школьной скамье рядом с теми, кто годится мне в сыновья…
— Нет худа без добра, товарищ Губернаторов… — И Павленко с увлечением принялся развивать мысли, которые подчас приходили в голову и Губернаторову. — Да, в том, что некоторым из нас в пожилом возрасте приходится сидеть в аудитории, виновата наша отсталость. И мы часто идем на это вынужденно. Но почему кто-то считает это неправильным, противоестественным? А может быть, как раз противоестественно то, что человек, еще не приобретя никакого жизненного опыта, попадает в институт и даже на научную работу…
— Философия…
— Да. Но интересная. Ведь сама практика убеждает нас, что человек с практическим опытом работы смотрит и на учебу значительно серьезней и науки усваивает глубже. Даже дисциплина у него другая. Такой человек не будет радоваться, если какая-то лекция не состоится…
Спор затянулся до глубокой ночи. А через несколько дней Губернаторов был избран парторгом курса и с тех пор до конца учебы оставался одним из партийных вожаков коллектива, С Павленко завязалась крепкая дружба. А разъехались — и словно забыли друг друга.
И вот теперь снова встретились. И где? Долго смотрят друзья в глаза друг другу.
— Ну, коль признал это, хватит философствовать, — улыбнулся Павленко. — Перейдем к практике. Как твои дела, где ты сейчас?
Аркадий Андреевич рассказал, что эвакуируется со своим заводом на восток, в один из городов на Каме.
— На Каме? — заинтересовался Павленко. — Как называется?
Аркадий Андреевич не успел ответить — в зале почувствовалась какая-то неуловимая перемена, люди стали торопливо рассаживаться. Губернаторов и Павленко тоже поспешили занять места. Утихшие было разговоры снова возобновились, и вскоре в зале снова стоял сплошной шум. Чувствуя, что приближается момент открытия заседания, Павленко спросил:
— В какой же город едешь, Аркадий Андреевич?
— В Ялантау.
— В Ялантау? — переспросил Павленко, что-то вспоминая, — В Ялантау? — вдруг закричал он и полез в планшет. Вынул блокнот, что-то посмотрел в нем и радостно закивал головой.
— Что с тобой? Почему кричишь? У тебя там кто-нибудь есть?
— Никого. Но достань и ты блокнот…
Просьба прозвучала так убедительно, что Губернаторов, ничего не спрашивая, вынул свою записную книжку.
— Пиши: Камиль Ибрагимов.
— Кто это?
— Сначала запиши, потом скажу.
— Интересный ты человек, Остап Иванович, — покачал головой Губернаторов и приготовился записывать. — Как ты сказал?
— Камиль Ибрагимов.
— Записал.
— Вот теперь расскажу. Понимаешь, мы вместе с ним в окружение попали. Камиль Ибрагимов…
В это время с первых рядов неожиданно и единодушно, как залп, грянули аплодисменты. Волна рукоплесканий мгновенно залила весь зал.
— Потом расскажу! — крикнул Павленко, но Аркадий Андреевич не услышал его.
Какой-то неведомой силой все были подняты на ноги. Сунув блокнот в карман, он, уже стоя, присоединился к буре рукоплесканий. То обстоятельство, что в столь грозные дни руководители партии и народа остались в Москве и появились в президиуме, согревало и окрыляло. И Аркадий Андреевич рукоплескал от души, забыв в этот момент обо всем на свете.
10
В этот день вместе со всеми слушал голос Москвы и Камиль.
Когда он перешел на попечение Захара Петровича, состояние его стало быстро улучшаться. Правда, рана еще не зажила, но надо было спешить — каждому было ясно, что в деревню вот-вот должны нагрянуть немцы, а это опасно не только для Камиля, но и для Захара Петровича. А он должен казаться немцам абсолютно надежным человеком — райком рекомендовал ему добиться назначения на должность старосты.
И действительно, едва успели переселить Камиля в партизанский лагерь, в деревне появились гитлеровцы, Старостой был назначен Захар Петрович…
На следующий же день Камиль приступил к обучению партизан стрельбе из пулемета.