Трудно найти политика, который не использует в своих речах слов «народ», «Россия», «империя», «единство народов», «национальная идея», всякой риторики, хоть сколько-нибудь отдающей колониализмом, изоляционизмом и шовинизмом, который, напротив, постоянно напоминает, что свобода важнее безопасности, право выше необходимости, личность важнее общества;
Трудно. Но можно.
Найти избирателя, который готов поддержать такого политика деньгами, намного труднее.
КОГДА КОНЧАЕТСЯ КРИЗИС
В России, как и во всём мире, бывают кризисы. Только во всём мире эти кризисы кончаются, а в России нескончаемо спрашивают: «Когда закончится кризис?».
Кризис кончится, когда человек до такой степени возмутится, что оторвётся от компьютера, в который пишет возмущённые письма, и выйдет на улицу.
Кризис кончится, когда человек до такой степени будет в безвыходной ситуации, что потребует не дешёвого бензина, а настоящих выборов всех органов власти, с управы до президента.
Кризис кончится, когда человеку станет так плохо, что он перестанет ругать начальство и станет предлагать в начальство себя.
Кризис кончится, когда человек перестанет доказывать окружающим, что все идиоты и что политика вся враньё, и начнёт доказывать окружающим, что они молодцы-умницы и потому должны голосовать за партию, которой он симпатизирует.
Кризис кончится, когда человек перестанет просить у чиновника деньги, подчеркивая, что он просит на нечто очень важное — и станет на очень важное жертвовать сам, а от чиновника просит одного: отчёта.
Кризис кончится, когда человек перестанет говорить, что кризис не кончится никогда.
Тогда начнётся жизнь. В ней, конечно, будут свои кризисы, но это будут настоящие кризисы, а в России с 25 октября 1917 года не кризис в жизни, а жизнь в кризисе.
ТЕЛЕФОН ИЗ МРАМОРА
Старик Хоттабыч, поговорив впервые по телефону, тут же изготовил телефон из цельного куска мрамора. Очень удивился, что мраморный телефон не только не работает лучше пластмассового, но и вообще не работает.
Советский деспотизм был мраморным телефоном. В отличие от самодержавия, которое было просто само собой — немножко дубинкой, немножко хоругвью, немножко детской погремушкой. Большевизм изначально есть попытка сделать такой же телефон, как на Западе — во Франции, в Англии — только лучше. Из цельного куска мрамора. Отсюда широчайшее заимствование демократических форм, от Конституции до реабилитации, при полнейшем отсутствии содержания.
Советские люди делились на тех, кто прошёл через инициацию и понял, что телефон — мраморный, и на тех, кто пытался дуть в трубку, проверял, идёт ли ток в телефонную розетку (к розетке аппарат был подключён!). Над такими нормальные советские люди смеялись.
Некоторые диссиденты юродствовали: с серьёзным выражением лица говорили правду в трубку («соблюдайте свои собственные законы!») и кивали, словно им что-то отвечали.
Большинство же людей спокойно ходили на демонстрации и собрания под руководством партии — то есть, имитировали согласие с имитацией. Считали себя, конечно, антисоветчиками в душе — они же ведь лишь имитировали согласие, а это, может, даже более подрывало режим чем реальный протест. Логика-то премудрых пескарей та ещё…
Символом власти в такой системе служили «вертушки» — единственные телефоны в стране, по которым можно было общаться с властью реально. Хотя и тут «можно» не всегда превращалось в реальность.
Когда повелители мраморной телефонии ослабели, народ оживился. Перестройка показала, что люди понимают: телефон — мраморный. Люди помнят, что у телефона должен вращаться диск, должно в трубке что-то звучать.
Люди начали ходить на демонстрации и критиковать привилегии начальства. Это был смелый шаг. Можно сказать, люди действительно превратили в мраморный телефон в не совсем мраморный. Мраморный диск уничтожили (или он сам превратился в пыль, неважно), приделали диск из пластмассы и трубку с настоящим динамиком.
Правление Горбачёва можно сравнить с появлением у ненастоящего телефона настоящего диска. Правление Ельцина добавило настоящую трубку, да и диск заменили симпатичными кнопочками.
Телефон не перестал быть мраморным. Жить, однако, стало значительно веселее. Кнопки на мраморном телефоне можно нажимать до бесконечности — именно потому, что реального набора номера не происходит. До бесконечности можно ходить в пикеты, на демонстрации протеста, до бесконечности писать фельетоны и обличать власть. В трубке-то появились шумы. Правда, реальной связи с абонентом есть, но — шумы. Svoboda pechati! Многие люди по сей день благодарны Ельцину за то, что он хотя бы трубку у телефона оставил настоящую.
Придёт ли когда-нибудь понимание того, как должен быть устроен настоящий телефон? Что такое настоящая — а не управляемая, не российская, не имперская — демократия? Где главное, а где второстепенное, хотя тоже насущное? Например, что без правового государства — никуда? Что бессмысленно начинать любые реформы без ликвидации веры в безопасность в целом и без ликвидации Лубянки в частности? Что все воздыхания о распаде СССР — как воздыхания о том, что мрамора в телефоне стало меньше?
Судя по тому, как лучшие люди борются за свободу — пока телефон скорее мраморный, чем настоящий. Проблема в том, что символом борьбы за свободу сделан человек симпатичный, гонимый — как Ельцин, но и принадлежащий, как Ельцин, к специфически номенклатурной среде. Да хотя бы и не к номенклатурной, но — символ. Идол. Всего лишь идол. Если бы на демонстрации стали выходить ради Ковалёва, и это было бы идолопоклонство.
Настоящим телефон демократии становятся, когда в трубку произносят не фамилию того или иного человека, а слова «свобода», «закон», «права». Конечно, надо жалеть Ходорковского, симпатичны пикеты и демонстрации в его защиту, только хочется-то большего. А пока мраморный не только телефон деспотизма, но и телефон борьбы с деспотизмом. На демонстрацию выйдут, а создавать партию не будут, будут ждать, пока им кто-то что-то создаст, — ну это как взять телефон и вырвать шнур из розетки!
Жалеть одного несчастного и провозглашать любую политическую активность — настоящую, с партией, с программой — бесполезной в России, — это ведь цинизм, безжалостный по определению.
Не уметь и даже не хотеть научиться создавать политическую жизнь снизу, а не ждать её сверху, не ограничивать её символическими действиями — это означает соучаствовать в деспотизме и в подмене реальности символами. Научиться поздравлять с днём рождения несправедливо осуждённого человека — это хорошо, но это так мало и это вовсе не обязательно первый шаг по большому пути к свободе.
Все эти поздравления без главного — без сознательного и страстного желания быть свободным и за свободу бороться — всего лишь замена ещё одной части мраморного телефона на пластмассовую. Да, именно страсть к свободе нужна — как телефон, даже абсолютно настоящий ничто без электрического тока, так демократия ничто без страсти к свободе и веры в её возможность, не в возможность замены плохого начальника хорошим. Только страсть к свободе помогает преодолеть страх перед другими, перед политическим действием как действием последовательно совместным, а не просто — сбежались, попикетировали и разбежались. Эту страсть легко имитировать — но для чего? Она живёт в каждом человеке, надо просто не мешать ей родиться — и тогда с днём рождения можно будет поздравить не одного человека, а целую Россию.