– А то и всю тушу исследовать! – загорелась идеей начмед. – Это же какая возможность!
– Пока никакая, – осадил ее Измайлов. – Чисто гипотетическая. Тем не менее берем на заметку.
– А что с остальными машинами? – спросил Грохотов. – Есть другой ракурс или более общий план? С теми, что мы не пустили?
Измайлов связался по селектору со старшим вахтенным офицером и попросил его вывести на монитор нужное изображение.
– Ага, вот!
Все обратили взоры на монитор. Осталось всего две машины, остальные покинули окрестности бункера. Погода была ясной, и солнечные блики не позволяли разглядеть, что творится за стеклами.
– Чего они могут ждать? – напряженным тоном спросил Звягин. – Прошел целый день и вся ночь. Остальные уехали. Эти остались. Я не понимаю почему.
– У меня есть догадка, но она никому не понравится, – хмуро вымолвил Грохотов. – Я уверен, что они там покончили с собой, стараясь избежать ужасов дальнейшей жизни.
– Н-да… – Милявская вздохнула. – Но в мире теперь много тяжелого. Если все воспринимать близко к сердцу, никакая психика не выдержит. Лично я стараюсь все это пропускать мимо себя. В новой реальности теперь точно нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц.
– Я предпочитаю, чтобы яйца были разбиты у кого-то другого, а не у меня, – усмехнувшись, ответил Измайлов.
– Я тоже, – серьезно заявила Милявская. – Хотя у меня их и нет. Кстати, я уверена, что нам в ближайшее время тоже следует ожидать волну самоубийств в бункере. Вчера был первый шок. Многие еще в полной мере не осознали, что именно произошло и какие это будет иметь последствия для них лично. У многих за пределами бункера остались семьи, любимые. В ближайшие часы, когда пройдет шок, до многих это дойдет в полной мере. И у кого психика послабее, начнут пускать себе пулю в лоб. У меня в этом нет ни малейших сомнений.
– А у меня есть! – возразил Грохотов. – Самоубийство в описанной вами ситуации непродуктивно. Скорее они могут потребовать выпустить их с оружием, снаряжением и транспортом, чтобы получить возможность отправиться на поиски своих близких. Понимаете, факт, что треть людей при заражении выживает, способен посеять надежду и ложные мотивации. Каждый может окрепнуть в уверенности, что именно его родственники или любимые выжили. Понимаете?
– Да, это резонно, – согласилась Милявская. – Просто я по натуре одиночка. Не подумала в этом направлении.
– Ты старая дева, а не одиночка по натуре. – Измайлов поморщился.
– Не старая и не дева, – парировала майор. – Мне сорок. Сейчас это считается еще репродуктивным возрастом. А уж сколько мужиков у меня было в свое время… Пока не надоели. Бегали за мной, между прочим! Но я не собиралась завязывать прочные отношения. Как представлю стирку, носки, трусы, детей слюнявых… Сразу всякое желание пропадало. А у тебя, Максим, остался кто-то снаружи?
– Нет, – коротко ответил полковник. – Вот у Грохотова жена и сын. Как вы себя чувствуете, товарищ майор?
– Как огурец. Если бы не вирус, я бы их через пару лет сам придушил и сел бы в тюрьму за это. А так буду важной шишкой при вас, товарищ полковник. Вы же, как я понял, на должность шумерского царя метите? Я могу за вами мантию носить.
– Это, между прочим, не тема для шуток! – оборвал его Измайлов. – Мы действительно можем стать первым ростком, из которого разовьется новое человечество. Поэтому, кстати, тебе, Ирина, как медику я ставлю задачу проработать максимально эффективную политику воспроизводства населения.
– В смысле?.. – не поняла майор.
– В самом прямом. Я имею ввиду некий регламент половых отношений в бункере, обеспечивающий максимальный прирост населения, запрет близкородственного скрещивания и тому подобные, чисто медицинские аспекты. Безо всякой оглядки на моральные, этические, религиозные и прочие факторы прежнего мира. Дети должны рождаться от самых биологически полноценных мужчин. Возможно, после обязательного генетического анализа, чтобы не было всяких резус-конфликтов, передающихся по наследству болезней и прочей гадости. Мы можем нашими силами проводить такое тестирование?