Когда капитан исчез, следователь долил в стакан остатки коньяка из бутылки, выпил уже с чувством — руки больше не дрожали. Откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и закурил неизменные одесские «Сальве».
«Новый год, напьюсь сегодня, и пусть моя орёт, как умалишённая, — думал он, пуская вверх клубы ароматного дыма. — Плохо, правда, что завтра опять тащиться на работу. Больным, что ли, сказаться?.. Кстати, обещал сыну подарить на Новый год альбом для марок, как его… кляссер и до сих пор не купил. Надо Шигину сказать, чтобы послал кого-нибудь в магазин канцелярских принадлежностей, пусть возьмут что-нибудь поприличнее. А жене по пути духи купят. Она, кажется, предпочитает „Красную Москву“. А о приезде Ежова своей Басе ничего не скажу. Баба, растреплет подругам-жидовкам в один момент».
В последующие несколько дней ничего примечательного не происходило. А 29 декабря наш отряд всколыхнула новость: капитан Северцев арестован по обвинению в государственной измене. Временное командование нашим отрядом перекладывается на сержанта Мотыля, который явно пребывал в растерянности. Он ещё в первый день подменки что-то провякал ворам насчёт работы, но был послан далеко и надолго. Вернее, вся блатная пятёрка «отрицал» как один сказалась больной, потребовав фельдшера и дальнейшего перемещения в больничку. Сержанту заниматься ими оказалось некогда, нужно было конвоировать осуждённых на строительство вышки, отправить же симулянтов в карцер у него оказалась кишка тонка. Тем более что по негласному распоряжению свыше практически во всех лагерях СССР к уголовникам было куда более мягкое отношение, чем к политическим. Уж это-то я прекрасно помнил из всяких исторических мемуаров, которые мне когда-то довелось прочитать. Да и за время нахождения в этом мире, скитаясь по СИЗО и лагерям, я успел подметить данный факт.
Пользуясь сложившейся ситуацией, воры полностью взяли отряд под свой контроль и устроились по-королевски. Моментально навели контакты с ворами из других бараков, которым их отрядные давно уже вверили управление зэками, практически самоустранившись.
Вечером, приходя со смены — выходные зэкам не полагались, — видел, как в воровском углу авторитеты, собравшись с нескольких бараков, льют в себя чифирь или даже что-то покрепче, закусывают сухарями, иногда даже с кусочками сала, играют в карты или вообще от скуки достают кого-нибудь из сидельцев. Чушок Витя им уже стал неинтересен, разве что поиметь его вместо бабы, так они переключились на политических. Особенно доставалось щуплому тихому Арсению Львовичу, на воле прежде служившему в ростовской заготконторе и которого сдал коллега. Мол, высказывал сомнения, что коммунистическая партия большевиков приведёт советский народ в светлое будущее. Арсений Львович это отрицал и на суде каялся, как он рассказывал, и нам утверждал, что ничего такого не говорил. Многие ему верили, особенно те, кто и сам себя считал безвинно осуждённым. Я тоже склонялся к варианту о поклёпе, не иначе заготконторский стукач с этого что-то поимел, возможно, занял освободившееся место, поскольку ходил у Львовича в подчинённых.
Как бы там ни было, обвинённый в антисоветской пропаганде тридцатидевятилетний скромный служащий и отец двоих детей — десяти и двенадцати лет — получил по приговору тройки 8 лет исправительных лагерей. Пахал он на «нефтянке», а теперь вдобавок стал объектом издевательств со стороны урок. Неизвестно, за что его так невзлюбило ворьё, но иной раз уголовники не отпускали его до утра, когда уже нужно было вставать и собираться на очередную смену. Больше всего авторитетам и их прихвостням нравилось заставлять несчастного стоять в углу по стойке смирно и каждый час бить тарелкой о тарелку, имитируя напольные часы. Чтобы не сбивался, вручили ему где-то раздобытый «брегет» на вид полувековой давности, с треснувшим стеклом циферблата. Мало того что не высыпался сам зэк, так вдобавок и мы порой просыпались от очередного тарелочного грохота. Что касается урок, то они расходились по баракам и укладывались почивать с рассветом, кемаря практически до обеда, хотя, если не было желания тащиться в столовую и есть тамошнюю бурду, случалось, спали до вечера.
Закончилось всё тем, что 5 января Арсений Львович сломался. А если точнее, не выдержал и замастырил — оттяпал себе полладони.
— Надумал он себе большой палец отрубить, чтобы его, может, по инвалидности освободили, а тюкнул по кости, — рассказывал мне один из работавших с ним на заимке политических. — Не иначе зажмурился, когда топором замахивался, и пол-ладони напрочь. В больничку положили пока. Как думаешь, засудят его теперь?